— И я сразу приехала, — торопливо ответила Талли, как будто скорость имела значение теперь, после стольких месяцев.
Миссис Муларки покачала головой, словно не поверив услышанному, и вдруг обняла Талли, погрузив ее в мир такого знакомого аромата духов «Жан Нате», смешанного с запахом ментоловых сигарет.
— Пойдем, — сказал Джонни и повел Талли в соседнюю комнату, где был небольшой стол и восемь пластиковых стульев.
Джонни и миссис Муларки сели.
Талли осталась стоять. Минуту никто не произносил ни слова, и каждая секунда этого молчания делалась все более невыносимой.
— Расскажите мне обо всем, — прервала молчание Талли.
— У Кейт рак, — сказал Джонни. — Рак груди.
Талли сосредоточилась на дыхании, чтобы усмирить панику, и сказала:
— Ей сделают операцию, проведут курс облучения и химиотерапии, да? У меня есть несколько подруг, которые побороли…
— Все это с Кейт уже проделали, — тихо сказал Джонни.
— Что? Когда?
— Она звонила тебе несколько месяцев назад, — сказал Джонни, и в голосе его вдруг появилось выражение, которого Талли никогда не слышала раньше. — Она хотела, чтобы ты поехала с ней в больницу. Но ты не перезвонила.
Талли помнила сообщение Кейт. Слово в слово. «Поверить не могу, что ты так и не позвонила извиниться передо мной… Талли! Ты слышишь, Талли?» И щелчок конца записи. Неужели что-то случилось с остальной частью сообщения? Может, как раз в этот момент отключили электричество? Или закончилась пленка?
— Но она ничего не сказала о том, что больна, — растерянно произнесла Талли.
— Она тебе звонила, — с ударением на последнем слове произнесла Марджи.
Талли почувствовала, как ее с головой накрывает чувство вины. Она должна была почувствовать, что что-то не в порядке. Почему она просто не подняла трубку? А теперь столько времени потеряно.
— О боже, мне надо было…
— Все это не имеет теперь никакого значения, — сказала Марджи.
Джонни кивнул и продолжил:
— Рак дал метастазы. Вчера вечером у нее случился микроинсульт. Кейти сразу забрали на операцию, во время которой врачи поняли, что уже ничем не могут ей помочь… — Голос Джонни дрогнул.
Миссис Муларки схватила руку зятя.
— У нее поражен мозг.
Талли думала, что знает, что такое страх, — например, такой, какой она испытала в десять лет на улицах Сиэтла, когда мать забыла ее в толпе, или когда у Кейти был выкидыш, или когда Джонни пострадал в Ираке, — но все это было несравнимо с тем, что испытывала она сейчас.
— Ты хочешь сказать…
— Ей осталось надолго, — тихо произнесла страшные слова Марджи.
Талли покачала головой, не в силах осознать услышанное до конца.
— Г… где… она. — Вопрос показался ей самой глупым и беспомощным. — Я должна ее увидеть.
Джонни и миссис Муларки обменялись взглядами.
— Что? — не понимала Талли.
— Они разрешают входить к Кейт только кому-то одному, — сказала Марджи. — Там сейчас Бад. Пойду позову его.
Как только Марджи вышла, Джонни наклонился к Талли:
— Она очень слаба. У нее бывают моменты просветления, но чаще… Правда, может, как говорят врачи, наступить короткая ремиссия, но сейчас…
— Что ты хочешь сказать?
— Она может тебя не узнать.
Путь до палаты Кейт показался Талли долгой мучительной дорогой. Вокруг нее были люди, но никогда еще она не чувствовала себя такой потерянной и несчастной. Джонни проводил ее до двери палаты и остановился.
Талли кивнула ему, собралась с силами и зашла внутрь.
Закрыв за собой дверь, она попыталась улыбнуться. Нашла, как ей показалось, в своем арсенале улыбку, подходящую к случаю, и сделала шаг в сторону кровати, на которой лежала ее подруга.
Изголовье кровати было поднято, так что Кейт оказалась почти в сидячем положении. На фоне накрахмаленных белых простыней и высоко взбитых подушек она выглядела как сломанная кукла. У Кейт не было больше ни бровей, ни волос, ее круглая голова была похожа на бледный овал, едва заметный на подушке. Глаза ее были закрыты.
— Кейт? — позвала Талли, сделав шаг вперед.
И тут же поморщилась, услышав свой собственный голос. Он казался в этой комнате слишком громким, слишком живым.
Кейт открыла глаза, и Талли снова увидела женщину, которую знала всю жизнь, и девочку, которой поклялась в вечной дружбе.
«Отпусти руль, Кейт. Это все равно как летать».
Как же случилось, что после стольких лет верной дружбы они отстранились друг от друга?!
— Прости меня, Кейти, — прошептала Талли, чувствуя, как мало значат сейчас эти слова, которых она избегала всю жизнь, прятала в своем сердце, словно, выпустив их наружу, могла навредить себе. Почему из всех уроков, которые она должна была вынести из истории своей матери, Талли запал в душу именно этот. И почему она не перезвонила, когда услышала на автоответчике голос Кейти? — Прости меня, — снова произнесла Талли, чувствуя, как глаза застилают слезы.
Кейт никак не дала понять, что слышит ее, на ее лице не отразились ни удивление, ни радость. Извинения — пусть и запоздалые — не возымели действия.
— Пожалуйста, скажи, что помнишь меня.
Но Кейт только смотрела на нее бессмысленным взглядом.
Талли, нагнувшись, коснулась щеки Кейт.
— Это Талли. Та самая сучка, которая была твоей лучшей подругой. Я прошу прощения за то, что я сделала, Кейти. Мне давно надо было сказать это.
Талли сдавленно всхлипнула. Если Кейт не вспомнит ее, не простит, не вспомнит их дружбу, она не знает, как это пережить.
— А я вот помню, как впервые встретила тебя, Кейти Муларки-Райан. Ты была первым человеком на свете, которому захотелось узнать меня по-настоящему. А я сначала повела себя с тобой как настоящая дрянь. Но потом, когда меня изнасиловали, именно ты протянула мне руку помощи, — воспоминания захватили Талли. Она смахнула слезы торопливым жестом и продолжала: — Ты ведь думаешь, что я говорю только о себе, да? Так ты обычно говоришь. Но я и тебя помню, Кейти. Каждую секундочку. Например, как ты читала «Историю любви» и не могла понять, что значит «с…кин ты сын», потому что такого слова не было в словаре, или когда ты поклялась, что никогда не согласишься на французский поцелуй, потому что это отвратительно. — Талли покачала головой, стараясь собрать воспоминания воедино. Вся ее жизнь была сейчас вместе с ней в этой комнате. — Мы были так молоды, Кейти, но мы уже не молоды теперь. Помнишь, как мне пришлось первый раз уехать из Снохомиша, и мы потом написали друг другу десятки писем? И мы подписывали их «Лучшая подруга» или «Лучшие подруги навсегда». А помнишь…
