В двухместной палате царил полумрак. Ближайшая к двери кровать была пуста.
Талли захлопнула за собой дверь, с удивлением осознав, что испытывает страх. Ее мать всю жизнь наносила ей душевные раны. Она любила ее, будучи ребенком, какой-то необъяснимой любовью, ненавидела подростком, игнорировала, став взрослой женщиной. Облачко разбивала ей сердце раз за разом, бросала ее, как только представлялась возможность, и даже после всего этого Талли не могла избавиться от чувств к этой женщине.
Облачко спала. Лицо ее было покрыто синяками, один глаз заплыл. Разбитая губа кровоточила. Короткие седые волосы, подстриженные явно тупыми ножницами, слиплись.
Ее невозможно было узнать. Перед Талли была хрупкая пожилая женщина, избитая не просто чьими-то кулаками, но самой жизнью.
— Привет, Облачко, — произнесла Талли дрогнувшим от жалости голосом.
Она ласково погладила мать по виску — единственному месту, где не было синяков и ран. Почувствовав бархатистую мягкую кожу, она вдруг поняла, что последний раз прикасалась к своей матери очень давно, в семидесятых, когда они держались за руки в толпе на улицах Сиэтла.
Она хотела бы знать, что сказать этой женщине, с которой у нее было прошлое, но не было настоящего. И она просто стала говорить обо всем подряд. О шоу, о своей жизни, о том, какой успешной она сумела стать. Когда собственные слова начали казаться пустыми и полными отчаяния, она рассказала о Кейт, об их ссоре и о том, что все это заставило ее почувствовать себя чудовищно одинокой. Слова лились и лились, и, произнося их, Талли понимала скрытую за ними истину. Потеряв семью Муларки и семью Райан, она стала абсолютно, безнадежно одинокой. Облачко была теперь всем, что у нее осталось. Какой же жалкой оказалась ее жизнь!
— Мы всегда одиноки, разве ты до сих пор этого не поняла?
Талли и не заметила, как ее мать проснулась. Облачко пришла в себя и смотрела на дочь печальными глазами.
— Привет, — сказала Талли, улыбаясь и вытирая слезы. — Что с тобой случилось?
— Меня избили.
— Я не спрашиваю, как ты попала в больницу. Я спрашиваю, что с тобой случилось.
Облачко поморщилась и отвернулась.
— А, ты об этом… Твоя драгоценная бабушка, похоже, никогда тебе не рассказывала. — она вздохнула. — Ну а теперь это точно не имеет значения.
Талли тяжело вздохнула. Это был первый осмысленный разговор с матерью за всю ее жизнь, и Талли чувствовала себя на грани открытия, способного многое объяснить, открытия, ускользавшего от нее все эти годы.
— Думаю, это все же имеет значение.
— Уходи, Талли. — Облачко уткнулась лицом в подушку.
— Только после того, как ты расскажешь мне, почему… — Голос Талли дрожал, когда она задавала свой вопрос. — Почему ты никогда не любила меня?
— Забудь обо мне.
— Честно говоря, мне бы очень этого хотелось. Но ты — моя мать.
Облачко повернулась и несколько секунд смотрела на Талли. Талли увидела в глазах матери грусть.
— Ты разбила мне сердце, — тихо произнесла Облачко.
— А ты — мне.
Облачко на секунду улыбнулась.
— Я хотела…
— Чего же?
— Я хотела бы быть такой, какой ты хотела меня видеть, но я не могла. Тебе лучше оставить меня в покое.
— Но я не знаю, как это сделать. Даже после всего, что было, ты — все равно моя мама.
— Я никогда не была твоей мамой. И мы обе это знаем.
— Я все равно буду возвращаться, — сказала Талли, вдруг осознав, что это правда. Они обе, возможно, сломлены, она и ее мать, каждая по-своему, но они связаны друг с другом странными, крепкими узами. И их танец, как бы больно ни было от него обеим, не закончен, далеко еще не закончен. — И когда-нибудь ты будешь готова меня принять.
— Как тебе удается столько лет не расставаться с этой мечтой?
— Держусь за нее обеими руками. — Талли хотелось добавить «что бы ни случилось», но эти слова ей напомнили о Кейт, а эти воспоминания были слишком болезненными.
Дороти горестно вздохнула и закрыла глаза.
— Уходи.
Талли еще долго стояла, вцепившись руками в металлическое изголовье кровати. Она видела, что ее мать только притворяется спящей, и уловила момент, когда она заснула на самом деле, и послышался тихий храп. После этого Талли подошла к стенному шкафу и достала оттуда одеяло. И тут взгляд ее упал на стопку одежды, аккуратно сложенную в дальнем углу нижней полки. Рядом стоял бумажный пакет, какие дают обычно в продуктовых магазинах. Он был закручен сверху.
Талли накрыла мать одеялом и вернулась к шкафу.
Она не могла бы сказать, что вдруг заставило ее рыться в вещах Облачка, что именно она рассчитывала там обнаружить. Сверху было то, что она и ожидала увидеть, — несвежая, поношенная одежда, старая обувь, дешевый туалетный набор в пластиковом пакете, сигареты и зажигалка.
А в уголке пакета, на самом дне, Талли увидела его: кусочек лески, связанный в кольцо, а на нем — две макаронины и одинокую синюю бусинку.
Ожерелье, которое сделала Талли для матери в воскресной школе и подарила Облачку много лет назад, в тот день, когда они уехали из дома бабушки в потрепанном фургоне «фольксваген». Так, значит, мать хранила ее подарок все это время.
Талли не стала касаться ожерелья. Она побаивалась в глубине души, что находка существует только в ее воображении. Повернувшись к матери, она снова подошла к ее постели.
— Ты хранила его, — задумчиво произнесла Талли, словно ей только что открылось что-то новое, что-то пока еще не понятое ею.
В душе снова затеплилась надежда — не надежда отчаявшейся маленькой девочки, а зрелое чувство усталой, умудренной опытом женщины, отлично понимающей, кем они с Облачком были друг для друга все эти годы. И все же она по-прежнему жила в ее сердце, несмотря на боль и разочарование, — надежда.
— Ты ведь тоже знаешь, как удержать мечту, правда, Облачко?
Она села на пластиковый стул у кровати. Теперь у нее появился вопрос, который она обязательно должна задать своей матери. И Талли была намерена получить на него ответ.
Где-то около четырех часов утра сон сморил Талли, и она заснула прямо на стуле.
Ее разбудил звонок сотового телефона. Талли медленно выпрямилась, потирая затекшую спину. Она не сразу поняла, где находится.
Ну да, в больнице Харборвью.
Талли встала. Кровать ее матери была пуста. Она открыла двери шкафа.
Пусто. Смятый бумажный пакет валялся на полке.
— Черт побери!
Сотовый снова зазвонил. Талли посмотрела на определившийся номер и ответила, опускаясь на стул:
— Привет, Эдна.
