— Вас что-нибудь в жизни, кроме денег, волнует? — строго
спросил Дронго.
— А вас? — вскинул на него серые глаза Потапчук. — Раньше у
меня была работа, служба, моя родина, жена, семья. Сейчас у меня ничего не
осталось. С работы меня выгнали, моей прежней организации больше не существует,
над моей присягой смеются, мою работу проклинают. А от всей родины остались
Ростов-папа и Санкт-Петербург вместо Ленинграда. — Он помолчал и вдруг с
неожиданной злостью добавил:
— Меня после смерти жены вообще, кроме денег, ничего в этом
мире не интересует. Пропади все к чертовой матери! Если газетчики пронюхают,
чем именно я занимался в КГБ, они такой репортаж выдадут — весь мир читать
будет и на меня пальцами показывать. Сукиным сыном меня выставят. Поэтому я и
хочу много денег, чтобы уехать из этой обосранной страны. Нечего мне здесь
больше делать.
Дронго отвернулся, чтобы не вступать с ним в дискуссию.
Потом спросил:
— Давно Лозинский переехал?
— Года два назад. Он все время звонил мне, беспокоился, не
объявился ли Игнатий Савельев. Наверное, тоже боялся.
— Он мог убить Лякутиса?
— Лозинский? — удивился Потапчук. — Конечно, не мог. Тихий
такой был, вежливый, всегда извинялся. Нет, только не он.
— А кто? — повернулся к нему Дронго.
Потапчук не смутился.
— Да любой из остальных троих членов нашей группы. Или
Савельев, или Семенов. — Он видел настойчивый взгляд Дронго. И поэтому ответил
на его немой вопрос, добавив:
— Или я. Но я этого не делал.
— У вас нет предположений, где может скрываться Савельев? —
спросил Дронго.
— Нет. Кабы знал, разве я бы с вами сговорился? Сам бы нашел
и прищучил его. Мне он нужнее вашего. Вам только свой интерес позабавить, а мне
еще жить хочется. Я ведь не старый, мне не так много лет.
— А люди, которых вы убивали, им жить не хотелось? — покачал
головой Дронго.
— Вы мне здесь гуманизм не разводите. Знаю я ваш гуманизм.
На вас небось кровушки тоже немало. Нечего из себя ангела строить. Вы в ООН
работали. Там вас «голубыми ангелами» называли, а на самом деле вы такие же
убийцы, как и мы, только с международными паспортами.
— Я, во всяком случае, не убивал людей, как вы, — по заказу,
— парировал Дронго.
— Какая разница! Будем считать, что ваши трупы пахнут лучше
моих? — ухмыльнулся Потапчук. — Нет, на самом деле все трупы одинаково дерьмом
и прогнившими листьями воняют.
— Почему листьями? — не понял Дронго.
— А черт его знает, почему. Но проверял — точно. Как человек
гнить начинает, так этот сладковатый запах гниения мертвый лес напоминает. Или
мертвое дерево.
— Оказывается, вы лирик. Даже в своих убийствах эстетику
находите, — поморщился Дронго. — Интересно, сколько на вашем счету трупов?
— Это мое дело, — обиделся Потапчук, — я никого и никогда
просто так не стрелял. Я долг свой выполнял. Офицера и солдата. И ты мне здесь
мораль не разводи. Знаю я вас, моралистов. Сам небось чистеньким остаться
хочешь, а понадобится, ведь убьешь, не задумываясь, или на тебе вообще крови
нету?
Дронго молчал.
— То-то и оно, — торжествующе сказал Потапчук. — И выходит,
ты ничем не лучше меня. Просто ты оправдываешь свою работу какими-то другими
мотивами, а у меня все ясно. Я был «ликвидатором». Меня посылали «подчистить»
за каким-нибудь агентом, я и «подчищал». А что там случилось, из-за чего все
произошло, кто виноват, это не мое дело. Я солдат и присягу давал. Куда меня
посылали, туда и ехал. А понадобится, снова поеду. Только уже не задарма.
Накася выкуси. Теперь я все это за деньги делать буду. За очень большие деньги.
На нашу работу сейчас большой спрос. Настоящие профессионалы всегда нужны.
Племянник несколько раз оборачивался, глядя на своего дядю,
но вопросов задавать не решился. Они так и приехали в аэропорт, не сказав друг
другу больше ни слова. Купили билеты, оформили посадку. Проходя через
пограничный контроль, Дронго шепнул Потапчуку:
— Надеюсь, оружие с собой не взяли? Иначе нас арестуют прямо
здесь, в аэропорту.
— Я же не сумасшедший, — грубо оборвал его Потапчук, —
законы знаю. А понадобится, в Киеве легко куплю себе ствол. Сейчас это не
проблема.
— Надеюсь, вы не хотите отправиться за оружием сразу, как
только выйдем из аэропорта, — зло пошутил Дронго, проходя первым.
Полет прошел нормально. И через полтора часа они уже
высаживались в Киеве.
Пограничный и таможенный контроль занял не так много
времени. Каждый в руках нес лишь небольшую сумку с личными вещами. Перед аэровокзалом
толпились частники, готовые отвезти куда угодно.
— У вас есть деньги? — спросил Потапчук.
— А вы решили, что я теперь возьму вас на содержание? —
саркастически спросил Дронго. — Вам не кажется, что это уже хамство? Оружие вы
тоже собирались покупать на мои деньги?
— У меня нет такой суммы, — угрюмо признался Потапчук. —
Когда найдем документы и получим вознаграждение, можете вычесть из моей доли.
— Это еще бабушка надвое сказала, — пробормотал Дронго, —
когда получим.
Ладно, пошли договариваться с водителями, я заплачу.
Надеюсь, здесь они берут российскими рублями.
Потапчук пошел договариваться, и довольно скоро они уже
неслись в старой «Волге» «ГАЗ-21» по направлению к дачному поселку, где жил
Лозинский. В целях конспирации не доверявший своему новому партнеру Потапчук
сообщил новый адрес водителю очень тихо, почти шепотом. Всю дорогу Дронго
посматривал по сторонам, пытаясь выяснить, куда они едут.
Машина выскочила за город, и минут через сорок они въехали в
дачный поселок.
— Какой номер? — спросил водитель.
— Двадцать шестой, — ответил Потапчук, озираясь.
Автомобиль подъехал к довольно большому дому. Вокруг все
было тихо, спокойно. Ставни на окнах не закрыты — значит, хозяин либо дома,
либо скоро вернется. Заплатив водителю и отпустив машину, они обошли дом,
затем, подойдя к двери, довольно долго и безуспешно звонили.
— Может, вы перепутали адрес? — спросил Дронго.
— Да нет, — Потапчук озадаченно покачал головой, — я сюда в
прошлом году приезжал. В этом доме он жил. Точно в этом.
— Один? А где его семья?
— Насчет семьи не знаю, но сын у него в Москве жил, часто
папашку туда звал. Но Лозинский почему-то боялся ездить к сыну.
Дронго наклонился и посмотрел сквозь стекло.
