И вот теперь он — в ловушке. Закончив обыск дома, менты поднимутся на чердак. А здесь спрятаться негде.
Впрочем…
Взгляд Стаса упал на небольшое окошко в торце. С этой стороны дома внизу окон нет. Из дома его не увидят. Правда, могут услышать. Но, пока будут выбегать наружу, потеряют с десяток секунд. В темноте это — практически спасение. Конечно, они могли поставить с этой стороны дома человека для подстраховки. Но если и поставили, то одного, не больше. С одним можно справиться…
Правда, чердачное окно расположено высоко. Но других вариантов все равно нет.
Неслышно ступая по балке, Стас приблизился к окошку и, тихо отворив его, выглянул. Глаза, уже успевшие привыкнуть к темноте, не заметили ничего непристойного. Он быстро выставил из окна ногу и, стараясь не шуметь, нащупал ниже узенький карниз. Упершись в него, перенес на ногу тяжесть тела, выбрался наружу и сиганул вниз. Едва коснувшись земли, он завалился на бок и, дважды перекатившись и не обращая внимания на резкую боль в левой ноге, снова вскочил.
Времени осматриваться не было. Пригнувшись, Стас бросился к небольшой калитке, ведущей в огороды за домом. Рванув на себя дверцу, он выскочил за забор. И тут же был сбит с ног сильным ударом в грудь. Попробовал встать, но очередной удар опрокинул его на спину.
— Лежать! — негромко произнес мужской голос. Силуэт его обладателя четко вырисовывался на фоне покрытого редкими звездами неба.
Голос показался Миронову знакомым. В следующую секунду он уже понял, кто перед ним. Точно, не правозащитник.
— На дом кто навел?
Человек не прыгнул на него, чтобы надеть браслеты, и не нанес расслабляющего удара в пах, как это принято в соответствующих силовых структурах. И это настораживало.
— Сам-то как думаешь?.. — Стас умел проигрывать достойно.
Ответа не последовало. Миронов услышал лишь характерный металлический щелчок. Он отлично знал, что это. Так щелкает предохранитель автомата. Потом он не увидел, а скорее ощутил перед собой короткое дуло, направленное ему в голову…
В этот момент калитка снова распахнулась, и в глаза человеку ударил свет электрического фонаря.
— Блин, Леха, ты что, крикнуть не мог?! — возмутился появившийся в проеме Елагин. — Мы там ждем, ждем…
Потом перевел луч на лежавшего Стаса, нагнулся над ним, резким движением перевернул лицом вниз и защелкнул у него за спиной наручники. В пах не бил, хотя мог.
— А зачем лишний шум поднимать? — глухо отозвался Быков, медленно опуская автомат и стараясь подавить предательскую дрожь в голосе. — Человек нормальный попался. Сообразил, что может случиться, если он себя плохо вести будет. И решил вести себя хорошо… Так ведь?
* * *
Прекрасным осенним утром, когда заря освещает судьбы и души, у ворот усадьбы графа Стропилина остановилась старая белая «восьмерка». Вышедший из нее оперуполномоченный отряда милиции специального назначения Леха Быков с полминуты поглядел на восход ясна-солнышка и двинул к порогу. Настроение его совершенно не соответствовало красоте окружающего мира.
В кабинете графа, на полу возле камина, лежал грязный матрас, на нем, свернувшись клубочком и укрывшись ватником, спала Вика. В камине горели поленья. Наверное, дядя Жора специально под утро приходил, подбросил. Несостоявшийся меценат тихонько присел на табурет. Он не стал орать «Рота, подъем!», решил дать ей еще немного поспать. Какая она все-таки милая, когда спит. Даже под уголовной статьей. И даже без косметики.
Вика, словно почувствовав его присутствие, вдруг открыла глаза. И улыбнулась, словно он был продолжением сна. Но уже в следующую секунду улыбка исчезла.
— Собирайся… Едем… Ничего не бойся…
Она, все поняв, поднялась с матраса и, подойдя к сидящему милиционеру, обхватила руками его голову.
— Ты же не бросишь меня?..
* * *
Следователь следственного отдела следственного комитета (выдумают же такое!) Светлана Воронова, выслушав Быкова, развела тонкие женские ручки.
— Я тебя понимаю, Леш, но и ты меня пойми. Все не так просто… Старшая Захарова сначала все валила на сестру, а теперь вообще замкнулась. Говорит, ничего не знаю, в краеведческом музее никогда не была и ни про какую картину не слышала. Миронов вообще отказывается давать показания. А вот Вику твою билетерша опознала. По фотографии. Косвенная, конечно, но все-таки улика. Подтверждает ее участие… Сам понимаешь, при таком варианте я не могу оставить ее на подписке. Даже если бы хотела, начальство не позволит. Факты против нее, да и дело резонансное… И, опять-таки, девочка далеко не ангел. Не работает, не учится, дома — притон.
— Притона больше не будет, обещаю… Свет, под мою ответственность! Никуда не сбежит, по первому звонку — у тебя.
— Я такие решения сама не принимаю… Извини…
Леха с тоской последнего вымирающего мамонта посмотрел на зарешеченное окно.
— Что ей светит? — глухо спросил он после небольшой паузы.
— Сейчас трудно сказать. Если эпизод с домом отпадет, то останется только музей. Тут очень многое зависит от того, как поведет себя в дальнейшем Маргарита. И Миронов. Вика прямой наводки не давала, но Мирон может ее специально подставить… Словом, гадать пока рано. В принципе, при хорошем раскладе может получить условно. Ранее не судима, реально опасалась за жизнь сестры, в своих действиях раскаялась, похищенное возвращено владельцам, серьезных последствий не наступило… — Воронова неопределенно качнула головой. — Но ей все равно пока придется побыть в изоляторе.
— Как долго?
— Месяцев семь. Дело сложное, обвиняемых много… Возможно, через пару месяцев смогу заменить арест на подписку. Просто не я одна все решаю… А если сестра изменит показания, то и вообще снимем обвинение… У тебя с Викой что — так серьезно?
Быков кивнул.
— Если хочешь, у меня хороший адвокат есть… — предложила Воронова. — Тетка молодая, но грамотная. Вместе учились.
Леха пропустил предложение мимо ушей.
— Свидание разрешишь? Я ей обещал, что буду приходить.
— Видишь ли… Она обвиняемая, а ты — формально свидетель… Так что свидания между вами невозможны. Только в суде. Или во время очной ставки… Я могу передать, что ты ее ждешь. Или, если хочешь, можешь записку написать. Только мне ее прочитать придется.
— Спасибо, не надо… Я пишу с ошибками… Наследственное…
* * *
В камере было холодно. Но Вика этого не чувствовала. Она лежала на нарах, разглядывая серый, с грязными разводами потолок, местами расписанный цветочками и фаллосами. Что подсказало: тюрьма — женская.
Напротив, на таких же нарах, сидела маленькая и сухонькая пожилая женщина. Посмотрев на Вику, она усмехнулась понимающе:
— Да брось, подружка, не переживай. Я вон, когда первый раз в камере очутилась, тоже думала, что все, хана. Кончилась жизнь… Ничего, выжила. А сейчас — так вообще не поймешь, где лучше. Здесь хоть кормят, да и работать можешь, если пожелаешь.
