В ту ночь Фигурин почти не спал. После ухода Лившица он еще
провел оперативное совещание.
День предстоял трудный. Приведение в исполнение приговора и
отдельный суд над остальными сообщниками. Было решено сообщников судить «всем
списком», без прокурора, приговорить к ссылке на неопределенный срок в
отдаленные районы Сибири.
Вызвали на совещание начальника станции и предложили ему за
ночь подготовить к отправке спецэшелон. Начальник божился, что у него нет в
наличии ни одного свободного вагона.
– А вам нужен целый эшелон! – закричал он. – Вы смеетесь!
Где я его возьму?
Ему сказали:
– Где хочешь. Если завтра к двенадцати ноль-ноль эшелона не
будет, будешь валяться на перроне с дыркой в башке.
Вызвали начальника местного гарнизона, предложили привести
имеющиеся в наличии войсковые подразделения в состояние боевой готовности на
случаи возможных беспорядков и провокаций и усилить наряды военного патруля.
В четвертом часу Фигурин явился домой усталый и на тревожный
вопрос сонной жены, почему так поздно, ответил односложно: «Дела».
Он поставил будильник на восемь часов, разделся и лег, сунув
револьвер под подушку.
Глава 66
Будильник ему не понадобился. Он проснулся от какого-то шума
и увидел, что Маргарита, мятая после сна, со спутанными волосами, сидит на
кровати и испуганно смотрит в окно.
– Ты что? – спросил он удивленно.
Где-то что-то отдаленно ухнуло, задребезжали стекла.
– Слышишь? – спросила шепотом Маргарита.
– Слышу, – ответил он, потягиваясь. – И что же тебя волнует?
Снова ухнуло, и снова задребезжали стекла.
– Учебные стрельбы, – объяснил Федот Федотович.
– Ты уверен, что учебные? – спросила она с сомнением.
– Безусловно, учебные, – уверил он. – Немцы от нас еще
далеко.
Он встал, сделал короткую зарядку, обтерся холодной водой,
позавтракал и отправился на службу.
Пока шел, еще где-то несколько раз ухнуло. Шедшая навстречу
старуха перекрестилась. «Темнота», – подумал Фигурин и пошел дальше. Ничего
странного он на улице не заметил, но потом вспоминал, что улицы были, пожалуй,
необычайно безлюдными. Впрочем, они и обычно также были безлюдными.
Придя на работу, он удивился, не обнаружив в приемной своей
секретарши. Ящики двух столов были выдвинуты, шкаф и сейф открыты, на полу
валялись бумаги, некоторые с грифом «секретно» и даже «совершенно секретно».
Фигурин вбежал в кабинет и ахнул: в кабинете тоже были открыты ящики стола и
сейф и бумаги тоже были разбросаны по полу, и даже с первого взгляда было
видно, что многого не хватает. Только на самом столе все было, как всегда,
аккуратно разложено: баночка с разноцветными карандашами, мраморная
чернильница, мраморное пресс-папье, настольный календарь, телефонная книга,
папка с надписью «текущие дела» и сверху на папке два листа бумаги с текстом,
напечатанным на машинке. Это были секретные телефонограммы, видимо, полученные ночью.
Вот текст первой из них:
«В связи с неожиданным прорывом немцев на данном участке
фронта и возможным занятием Долгова и окрестностей в соответствии с
распоряжением вышестоящих инстанций приговор врагу народа Голицыну привести в
исполнение немедленно. С сообщниками поступить сообразно обстоятельствам.
ЛУЖИН».
Телефонограмма вторая:
«Верховный Главнокомандующий приказал: рядового Чонкина
немедленно доставить в Москву для представления к правительственной награде.
Исполнение данного приказа возлагаю на вас.
ЛУЖИН».
И там, и там было указано время приема: 6 ч. 04 м.
Не понимая, что все это значит, Фигурин оторвал взгляд от
бумаг, глянул на противоположную стену и оцепенел. Там, где еще вчера был
портрет Сталина с девочкой на руках, теперь висел портрет Гитлера, тоже с
девочкой, и похоже, что с той же самой. Причем Гитлер на портрете улыбался
девочке, а сам при этом косил одним глазом на Фигурина, как бы говоря: вот
видишь, какое дело!
Впившись глазами в изображение, Фигурин не сразу заметил, а
когда заметил, то уже воспринял как должное, что прямо под портретом было
начертано губной помадой и торопливым почерком с обратным наклоном: «Хайль
Гитлер!» – и подписано: «Курт».
– Что за дурацкие шутки? – сказал Фигурин. – Дурацкие шутки.
Дурацкие шутки. Дурацкие шутки! – закричал он, вскочив на ноги и тряся
кулаками.
Тут он пришел в нервное возбуждение, сорвал со стены Гитлера
и стал топтать его, все время повторяя, как попугай: «Дурацкие шутки! Дурацкие
шутки!» Выбежал в приемную и закричал:
– Есть здесь кто-нибудь?
Ему никто не ответил.
– Есть здесь кто-нибудь? – прокричал он и в коридоре, но, не
дождавшись ответа, выхватил пистолет и стал палить в потолок.
Открылась дверь комнаты отдыха, из нее вышел удивленный
Свинцов.
Фигурин прекратил стрельбу и спросил Свинцова, где
остальные.
– Все удрамши, – сказал Свинцов, глядя на пистолет, из
которого медленно вытекала тонкая струйка дыма.
– Что значит удрамши?
– Ну, убегли, значит, – пояснил Свинцов.
– Куда? – Фигурин и сам понял, что вопрос звучит глупо. – А
что в школе, не знаешь?
– Звонил начальник конвоя. Сымаю, говорит, охрану и отвожу.
Всех арестованных, говорит, освобождаю.
– Освобождает? – поднял брови Фигурин. – А кто разрешил?
Свинцов пожал плечами.
– Ну ладно, – сказал Фигурин, несколько успокоившись. – Иди
опять в комнату и жди. Ты мне еще понадобишься.
Он вернулся в кабинет и снял трубку телефона.
– Товарищ Фигурин? – отозвалась телефонистка. – Скажите, что
происходит?
– А что происходит? – сказал Фигурин. – Ничего, по-моему, не
происходит. Дайте мне Борисова.
Борисова не оказалось ни дома, ни на работе. Фигурин
позвонил в Дом колхозника полковнику Добренькому. Не было на месте и его.
– Соедините меня с областью, – приказал Фигурин.
Отозвалась областная телефонистка.
– Лужина мне! – резко приказал Фигурин.
