Нюра Беляшова, появившись к тому времени у конторы, видела,
как на мокром крыльце, несогласованно болтая ногами и руками, неожиданно возник
Чмыхалов. Длинное его лицо было озарено разнообразными переживаниями. Нюра не
успела удивиться и понять, в чем дело, когда Чмыхалов, взмахнув руками, как
птица, оторвался от крыльца и полетел. Полы плаща раскинулись, а капюшон
вздулся, как парашют. Полет был недолгим. Перелетев через все ступени, Чмыхалов
коснулся земли, подпрыгнул и побежал, однако нижняя его часть не смогла догнать
верхнюю, и он рухнул в грязь, вытянув вперед руки, словно ловил курицу.
Поднимался он медленно. Его руки, живот, колени и даже одна
щека были в грязи. Размазав по щеке грязь кулаком с зажатой в нем плеткой,
Чмыхалов подошел к покорно ожидавшей его лошади, отвязал ее и прыгающей ногой
долго не мог попасть в стремя. Наконец это ему удалось, он взгромоздился в
скользкое седло, повернул к Голубеву грязное и жалкое лицо и сказал чуть не
плача:
– Ничего, я тебе еще покажу! – Отъехал на несколько шагов,
обернулся и крикнул смелее, хотя и визгливо: – Покажу! Покажу-у! – и угрожающе
поднял руку с плеткой. Лошадь с перепугу рванула. Чмыхалов повалился на спину и
задрал ноги, но резким движением вернулся в нормальное положение и быстро стал
удаляться. Председатель проводил его задумчивым взглядом и перевел глаза на
Нюру.
– Ты ко мне?
– С почтой, – сказала Нюра.
– Заходи.
В кабинете председателя она выложила на его стол газеты,
журнал «Крестьянка», «Блокнот агитатора», четыре письма, три открытки и один
толстый пакет. Голубев схватил «Правду» и стал читать сводку Совинформбюро о
положении на фронте, а когда поднял глаза, Нюра все еще стояла перед ним,
переминаясь с ноги на ногу. В одной руке она держала сумку, другую с какой-то
бумагой протягивала Голубеву.
– Что это? – посмотрел на бумагу Голубев.
– Тимофеич, подпиши, а?
Счетовод Волков сидел в соседней комнате и одной рукой
крутил цигарку, помогая себе плечом и подбородком. Из председательского
кабинета доносился какой-то шум. Волков послюнил газетку и замер,
прислушиваясь. Сначала он услышал голос председателя: «Ну ты даешь!», потом
что-то сказала Нюра, потом опять председатель: «Не могу, и не проси, никак не
могу. Да ты что, в тюрьму меня посадить хочешь?»
Отложив недокрученную цигарку, Волков заглянул к
председателю. Он увидел заплаканное лицо Нюры, смущенное лицо Голубева и
услышал его голос:
– Ты пойми, Нюра, я бы рад, но как же я могу? Я же
председатель, я не могу подписывать такие бумаги.
Нюра всхлипнула, утираясь концами полушалка.
Председатель увидел Волкова и поманил пальцем:
– Поди сюда. Ты посмотри, что она дает мне на подпись.
Волков подошел к председателю, взял протянутую ему бумагу и
медленно, вдумываясь в содержание, прочел:
СПРАВКА
Дана настоящая Беляшовой А.А. в том, что она действительно
жила с военным служащим Чонкиным Иваном.
– Это ты сама писала?
– Сама. – Нюра с надеждой глядела на Волкова.
– Это тебе в сельсовет надо идтить с этой справкой. А мы
колхоз, мы таких справок не выдаем.
– Да и в сельсовете не подпишут, – сказал Голубев.
– Пожалуй, не подпишут, – подтвердил Волков, положив справку
на стол.
– Ну как же не подпишут? – сказала Нюра. – Я ж не
чего-нибудь… я ж с ним по правде жила.
– По правде, по правде, никто ж не спорит, – сказал
председатель. – Но справку тебе никто не даст. А ты вот что, – Голубев поднялся
и вышел из-за стола, – ты иди прямо в райком, к Ревкину прямо. И как в кабинет
войдешь, так сумку на пол кидай и сама на пол кидайся, глаза вытараскивай и
кричи… – Голубев в самом деле вытаращил глаза, побагровел и вдруг, изображая,
как должна вести себя Нюра, завизжал: – «Я беременная!»
– Ой, батюшки! – Нюра со страху даже присела. – Спужал-то
как!
– Спужал? То-то! – Председатель подмигнул Волкову, который
смотрел на все без интереса и без живости в глазах. – Он тоже спужается. На
горло его бери. Кричи: «Беременная! Отдай мне моего Ивана!» – кричи.
– Думаешь, поможет? – заинтересовалась Нюра.
Голубев подумал, посмотрел на Волкова.
– Пожалуй, что не поможет, – признал он нехотя.
– Для чего ж кричать?
– Ну так. Душу отведешь.
Нюра взяла бумагу, сказала: «Ну ладно, тогда до свидания».
Пошла к выходу, взялась уже за ручку двери, остановилась.
– Тимофеич, – сказала она, смущаясь. – А ведь я и вправду
того…
– Чего того? – не понял Иван Тимофеевич.
– Чижолая я, – сказала она, заливаясь краской.
Глава 8
Двое или трое суток, с перерывом на ночь, просидела Нюра на
скамейке перед приемной секретаря райкома Ревкина, который то выезжал по вызову
какого-то начальства, то сам вызывал к себе кого-то, то проводил какие-то
конференции, то готовился к бюро райкома. И хотя на дверях его была помещена
табличка с указанием дней и часов приема, ожидание Ревкина было похоже на езду
в поезде, который идет без расписания, неизвестно, в каком направлении, и
неизвестно, дойдет ли когда до конечного пункта.
Райком жил напряженной будничной жизнью, по коридорчику
деловито сновали, разнося бумаги на подпись, секретарши в белых блузках и важно
скрипели хромовыми сапогами местные начальники в полувоенных, а то и целиком в
военных костюмах. Иногда появлялся и сам Ревкин, и тогда сидящие на скамеечке
вскидывали головы и смотрели на него, как на высшее существо, не решаясь
приблизиться. А если кто и решался, то тут же из ничего возникала секретарша,
пожилая тетя в очках, и, применяя физическую силу, кричала:
– Гражданин! Гражданин! Вы же видите, что товарищ Ревкин
очень занят. Как только у него будет свободное время, он всех примет.
Пока она это говорила, пока она отпихивала растерянного
гражданина, товарищ Ревкин успевал скрыться за дверью, а уж туда пробиться к
нему не было никакой возможности.
