– Надеюсь, генерал, дочерей консула предупредили о казни? – с горечью спросил Кортни. – Подобного зрелища молодым леди лучше не видеть.
– Я посоветовал Бенбруку держать детей подальше от окон. Такая забота о чувствительных девочках делает вам честь, мистер Кортни. Но вы оказали бы семейству куда большую услугу, доставив его в безопасное место.
– Не сомневайтесь, генерал, так и будет – как только я починю двигатель.
– Боюсь, на это не остается времени, сэр. Пару часов назад весьма надежный источник известил меня: эмир Осман Аталан уже ведет сюда своих людей, которые вольются в отряды Махди.
Гордон резким жестом выбросил вперед руку, указывая на видневшийся за окном противоположный берег Нила, где просматривались строения Омдурмана.
Райдер не смог скрыть охватившей его тревоги. Если в осаде города примет участие пресловутый Осман Аталан, обстановка здесь изменится далеко не в лучшую сторону. Любая попытка оставить Хартум обрекалась на неудачу.
Новый ружейный залп подчеркнул мрачность ситуации. В наступившей затем тишине Кортни услышал мягкие звуки, с которыми падали на землю безжизненные тела.
Эмир Осман Аталан, возлюбленный божественным Махди, находился в пути. Утомительный переход его армии от берегов Красного моря к Хартуму длился уже несколько недель. Неспешная монотонная поступь множества скаковых и вьючных животных раздражала эмира. Колонна, состоявшая из верблюдов, ишаков, рабов, слуг, женщин и детей, растянулась более чем на двадцать лиг.
[6]
Во время ночевок лагерь представлял собой огромный палаточный город. Жены эмира следовали в занавешенных паланкинах, каждая на своем верблюде, спали они в собственных шатрах, окруженные десятками прислужниц. В авангарде и арьергарде колонны двигались сорок тысяч воинов.
Алое с черным знамя Аталана позвало на священную войну представителей трех крупнейших племен: хамранов, горцев руфар и жителей побережья Красного моря – хадендов. Именно эти несгибаемые защитники веры за предыдущие годы смогли уничтожить две египетские армии. Разгромив у Токара и Эль-Теба превосходящие силы Бакир-паши, они усыпали пустыню человеческими костями, белевшими теперь под лучами солнца. Когда поднимался западный ветер, обитатели Суакина, расположенного в двадцати милях от поля битвы, явственно ощущали тяжелый смрад, исходивший от непогребенных тел.
Эти племена сыграли важную роль и в сражении под Эль-Обейдом, где сложило свои головы семитысячное войско генерала Хикса. Но, будучи цветом мусульманской армии, сейчас, собранные воедино, они, на взгляд Османа Аталана, продвигались вперед поистине черепашьими темпами.
Эмира неодолимо влекла к себе пустыня, околдовывая суровым молчанием бескрайних просторов. Предоставив гигантской колонне самой добираться до города неверных, Аталан вместе с небольшой группой доверенных воинов – аггагиров – устремился вперед.
Мчась верхом на фоне зеленых зарослей, окаймлявших крутую излучину реки Атбара, Осман Аталан казался героем древних сказаний, существом почти мифическим. Голова всадника была непокрыта, длинная коса блестящих черных волос то взлетала, то падала на платок синего шелка, опоясывавший прихотливо расшитую золотом джиббу. Правая рука эмира сжимала ножны широкого меча, лежавшего поперек седла. Эфес его был вырезан из бивня носорога, а на лезвии полуизвлеченного клинка поблескивали золотые нити. Скрытое тонкой тканью джиббы тело обвивали жгуты мышц.
Остановив коня на полном скаку, Аталан выпрыгнул из седла, встал рядом с умным животным и внимательным осмотрел горизонт. Большие черные глаза его обрамляли густые, как у девушки, ресницы, но лицо эмира было лицом воина: исполненные неколебимой решимости черты напоминали неподвижную маску. Солнце и ветры сделали бронзовой его кожу. Да, Осман Аталан мог по праву считать себя истинным сыном пустыни.
Эмира окружили спешившиеся спутники. Давно привыкнув охотиться на самую опасную дичь с одним лишь коротким мечом, все они покрыли себя славой отчаянных храбрецов, вырезанные из того же камня, что и их предводитель. Мужчины ослабили подпруги, отвели коней в тень деревьев, напоили водой из кожаных бурдюков и отсыпали каждому скакуну по полной мере дурры. Сами всадники не испытывали ни жажды, ни голода: суровые условия жизни приучили их к воздержанию.
– Если воин будет часто и помногу пить, он не сможет противостоять зною песков, – учили старейшины племен.
Пока животные отдыхали, аггагиры сняли притороченные к седлам щиты и мечи. Усевшись в кружок под палящими лучами солнца, они принялись править широкие лезвия о жесткую шкуру жирафа, которой были обтянуты их щиты. Более прочного материала в пустыне не существовало: хотя шкуры буйвола или гиппопотама не уступали ему по жесткости, для щитов они не годились – чересчур тяжелы. Округлые и чуть выпуклые, щиты эти были напрочь лишены какого-либо орнамента; единственным украшением служили отметины вражеского клинка или клыков разъяренного зверя. Свое недолгое свободное время аггагиры почти целиком отдавали заботе об оружии – занятию куда более важному, нежели еда и питье.
– Дичь появится завтра, еще до полудня, – сказал Хасан бен Надир, копьеносец эмира. – Если Аллах захочет.
– Хвала Аллаху! – поддержал его хор голосов.
– Мне ни разу не приходилось видеть таких огромных следов буйвола, – проговорил Хасан негромко, боясь вызвать гнев своего повелителя или всемогущих джиннов.
– Этот бык у них за вожака, – согласились остальные. – Нас ждет хорошее развлечение.
Воины уважительно покосились на Аталана. Подперев чисто выбритую щеку, эмир пребывал в глубоких раздумьях.
Тишину нарушал лишь шорох стали о грубую шкуру. Время от времени кто-то пробовал ногтем большого пальца остроту лезвия. Каждый обоюдоострый клинок имел длину около трех с половиной футов и представлял собой почти точную копию тех мечей, которые столетия назад вызвали безмерное уважение сарацин под стенами Акры и Иерусалима. Больше всего ценились клинки, выкованные из золингеновской стали, – они переходили от отца к сыну. Качество металла поражало: лезвие меча, подобно хирургическому скальпелю, легко рассекало подброшенный в воздух тончайший платок – не говоря уже о человеческой плоти. Удар, нанесенный с плеча, разрубал врага до пояса. Рукояти изготавливались из двух кусков мягкой древесины мимозы, обтянутых выделанной кожей слоновьего уха.
Пока аггагиры отдыхали, солнце медленно двигалось по небосклону. Но вот эмир пружинисто поднялся, и воины безмолвно вскочили на ноги, подошли к коням, начали затягивать подпруги. Небольшая кавалькада устремилась по склону холма в просторы саванны, где вдоль русла Атбары раскинули свои плоские кроны акации. Возле довольно глубокого озерка всадники спешились; примерно за час до них на песке оставили свои следы три слона. Утолив жажду, люди с наслаждением бросились в воду. Затем, уже на берегу, покрыли головы и спины жирной донной глиной, которая хорошо предохраняла кожу от лучей солнца и укусов насекомых. Несмотря на испепеляющий зной, отпечатки слоновьих ног были еще влажными. Массивные фигуры животных виднелись у горизонта. Аггагиры взволнованно зашептались. Лишь двумя сложенными вместе ладонями Осман Аталан смог прикрыть округлую вмятину.
