Танит смотрела на них, бледная и испуганная. Она не хотела умирать. Ей хотелось крикнуть: «Пощадите. Я так молода. Я хочу немного счастья, еще немного любви перед смертью».
Божественный Совет вышел из комнаты, оставив ее одну. Только теперь слезы покатились из ее глаз, и она вслух воскликнула:
– Хай, приди ко мне! Прошу, приди!
Хай барахтался в вязком темном болоте зыбкого сна, и в ушах его еще звучали крики. Ему потребовалось некоторое время, чтобы понять, где он и что разбудивший его ужас ему привиделся.
Он лежал в редкой тени дикой смоковницы, сквозь ветви ему был видно положение солнца. Они проспали всего час. Ноги у него налились свинцом, тело оцепенело и обессилело от двух дней почти непрерывного быстрого движения.
Ему следовало бы поспать еще часа три-четыре, но кошмар преследовал его и не давал уснуть.
Он приподнялся на локте, удивленный усилием, которое для этого потребовалось, потом вспомнил, что за два дня пробежал свыше двухсот римских миль. Он посмотрел на своих сопровождающих: остались лишь трое легионеров; с измученными лицами они лежали, как мертвые, в тех позах, в каких их застиг сон. Остальные двенадцать потерялись в пути, неспособные выдержать темп, который задал Хай.
Хай тяжело поднялся. Он не мог спать, не мог отдыхать, гонимый ужасом: его царь и его земля в опасности.
Хромая, он подошел к небольшому ручейку и присел на снежно-белый песок. Вымыл лицо и тело чистой водой, смочил одежду и бороду, потом отошел от берега и посмотрел на спящих. Ему было жаль их, но эта жалость не помешала ему крикнуть:
– Вставайте! Подъем! Мы идем в Опет.
Один не смог проснуться, хотя Хай пинал его и бил по лицу. Они оставили его стонать во сне.
Двое других с трудом поднялись, тело у них затекло, а глаза туманились от усталости.
Первые полмили Хай шел, разогревая мышцы, а сопровождающие тащились за ним.
Потом он приподнялся на цыпочках, переложил топор с одного плеча на другое и побежал длинными упругими скачками, которые глотали расстояние, как бег самца антилопы канну.
Один из легионеров вскрикнул, у него подкосились ноги, и он упал лицом в пыль. Он лежал и стонал от унижения и боли в порванных мышцах.
Второй следовал за Хаем, ступая все более уверенно; бег его становился все более свободным, новая кровь поступала в мышцы.
Они бежали и в полдень, не обращая внимания на жару, и после полудня.
Впереди, низко на горизонте, показалось облако, обозначавшее озеро Опет, маяк надежды. Лицо Хая просветлело. Инстинкт направлял движение жреца, воля давала дополнительные силы утомленному телу, позволяя бежать, когда все физические ресурсы, кажется, уже истощились.
В последних низких лучах солнца стены и башни Опета светились теплым розовым светом, а поверхность озера так блестела, что больно было взглянуть.
Хай бежал по караванной дороге, обгоняя пыльных путников, которые отходили в сторону, узнавая его.
– Молись за нас, избранник бога.
– Баал да благословит тебя, угодный Баалу.
На полпути от озера к городу легионер, сопровождавший Хая, воскликнул чистым голосом:
– Прости, высокорожденный, я не в силах идти дальше.
Колени его подогнулись, он зашатался, лицо исказилось от боли в разорвавшемся сердце. Он упал ничком и застыл: он умер, еще не коснувшись земли.
Хай Бен-Амон бежал один, и городская стража увидела его издали. Врата Опета раскрылись перед ним.
Танит разбудили чьи-то нежные руки. Рядом с постелью горел светильник, к ней склонилась Айна. Танит увидела беззубую улыбку, из сети морщин на нее смотрели обезьяньи глазки.
– Дитя, ты не спишь?
– Что случилось, Айна? – Танит быстро села при виде этой улыбки. Дух пророчицы взметнулся, как искры над костром.
– Он вернулся! – торжествующе сказала Айна.
– Хай?
– Да, избранник бога вернулся.
– Ты уверена?
– Об этом кричат на улицах. Весь город взбудоражен. Говорят, он пробежал от Заната до Опета за три дня, загнав до смерти пятнадцать человек, которые его сопровождали. У них разорвались сердца, и они остались лежать на дороге.
– Ох, Айна. – Танит обняла старую жрицу, прижав ее к груди. – Он пришел так быстро, значит он знает.
– Да, дитя. Конечно, знает. Иначе зачем так спешить? Один из легионеров доставил ему мое послание. Он знает. – Айна убежденно кивала. – Он знает!
– Где он сейчас? – Танит возбужденно смеялась. – Ты знаешь, где он?
– У царя. Отправился прямо во дворец.
– О, слава богине и всем богам, – выдохнула Танит. – Он сразу начал использовать свое влияние на Великого Льва. Как ты думаешь, у него получится, Айна? Царь изменит решение?
– Конечно, дитя. Разве ты сомневаешься? Если Хай Бен-Амон что-то задумал, он даже Баала заставит изменить решение.
– О, как я счастлива, матушка! – Танит прижалась к Айне, и они утешали друг друга. Наконец Танит отстранилась. – Иди к нему, Айна. Жди у дворца. Расскажи ему все и возвращайся ко мне. – Когда Айна уже хотела выйти, Танит окликнула ее. – Скажи, что я его люблю. Скажи, что я люблю его больше жизни – и больше всех богов.
– Тише, – сказала Айна, – тише, дитя. Кто-нибудь услышит.
Оставшись в одиночестве, Танит легла и улыбнулась.
– Неважно, – прошептала она. – Хай здесь, и все остальное неважно.
Ланнон слушал Хая с растущим ужасом. Когда Хай без предупреждения появился среди ночи, первой мыслью Ланнона было, что он узнал о завтрашнем жертвоприношении. Ланнон хотел отказать Хаю в приеме и задумался, как бы ускользнуть от незваного гостя, но пока он думал, Хай миновал растерянных протестующих стражников и ворвался в спальню Ланнона.
Ланнон, нагой, встал от своей младшей жены. Гневные слова замерли у него на губах, когда он увидел, в каком состоянии Хай.
– Прости, государь, у меня ужасные новости.
Ланнон смотрел на него. Грязная, пыльная одежда, нечесаная борода и волосы, страшно исхудавшее лицо и дикие запавшие глаза в темных глазницах.
– Что случилось, Хай? – Он быстро подошел к жрецу и по-братски поддержал его.
Той же ночью собрался Совет девяти. В напряженном молчании слушали они доклад Хая. Только когда он прохрипел последние слова и устало откинулся на скамье, начались поиски виновных, взаимные обвинения, выражения сомнения и жалости к себе.
– Нам сказали, что он убит у Сетта!
Хай ответил:
– Вам сказали только, что я уничтожил у Сетта тридцать тысяч рабов. Его я не называл.
– Но как ему удалось создать такую армию? Кто в этом виноват?
