Они стояли под акацией на берегу Руфиджи, наблюдая за тем, как носильщики заканчивали грузить в каноэ бивни. В жарком воздухе над ними висело вонючее пурпурно-зеленоватое марево. Себастьян настолько принюхался к запаху, что почти не замечал его. Слонов за последние восемь дней убили очень много, и исходящая от зеленой кости вонь стала для него такой же привычной, как запах моря для морского волка.
— Завтра утром к твоему возвращению ребята перетащат сюда все остальное. Загрузим полное дау, и поплывешь в Занзибар.
— А ты что, останешься?
— Еще чего. Нет, я махну на свою базу, в Мозамбик.
— А разве тебе не проще с нами на дау? Тут же небось топать миль двести. — Себастьян был трогательно участлив: в последние дни Флинн вызывал у него искреннее восхищение.
— Да понимаешь… дело в том, что… — Флинн замялся. Сейчас не стоило тревожить Себастьяна разговорами о немецких канонерках, которые могли поджидать возле устья Руфиджи. — Мне нужно назад, так сказать, в свое расположение, потому что… — Тут Флинн О’Флинн неожиданно вдохновился. — Потому что моя бедная дочурка совершенно одна и она меня ждет.
— У тебя есть дочь? — удивился Себастьян.
— Да, ты не ослышался. — Флинн вдруг преисполнился отцовских чувств и ответственности. — И сейчас бедняжка совершенно одна.
— И когда же я снова тебя увижу? — Мысль о расставании и о том, что ему вновь в одиночку придется как-то добираться до Австралии, огорчала Себастьяна.
— Ну… — Флинн старался проявить тактичность. — Я вообще-то об этом еще не думал. — Это была ложь. Он постоянно думал об этом на протяжении последних восьми дней. И уже не мог дождаться того момента, когда навсегда распрощается с Себастьяном Олдсмитом.
— А нельзя ли нам… — Обгоревшие на солнце щеки Себастьяна покраснели еще больше. — А нельзя ли нам как-нибудь сообща?.. Я бы мог поработать на тебя, поучиться чему-нибудь…
Флинн содрогнулся от такой перспективы. Он чуть не запаниковал, представив, как Себастьян постоянно таскается за ним, время от времени разряжая ружье.
— Вот что, Басси, мой мальчик, — с этими словами он приобнял Себастьяна за плечи своей ручищей, — перво-наперво тебе надо доплыть на этой рухляди до Занзибара, где старик Кебби эль-Кеб заплатит тебе твою долю. А потом ты мне напишешь, идет? Ты мне напишешь, и мы что-нибудь придумаем.
Себастьян расплылся в радостной улыбке.
— Мне нравится. Я с удовольствием, Флинн.
— Вот и хорошо. А теперь — мотай. Да не забудь про джин.
Себастьян встал на носу «флагманского» каноэ с двустволкой в руках, в плотно натянутой на уши тераи, и маленькая тяжелогруженая «флотилия», отчалив от берега, плавно «вписалась» в течение. Выныривая из воды, весла поблескивали в лучах вечернего солнца. Каноэ удалялись в сторону первого поворота вниз по течению.
Не совсем уверенно стоя в шатком суденышке, Себастьян обернулся и решил помахать оставшемуся на берегу Флинну ружьем.
— Господи, да поосторожнее ты с этой штукой, будь она неладна! — заорал Флинн. Но было уже поздно. Ружье выстрелило, и от отдачи Себастьян отлетел назад — прямо на груду слоновой кости. Каноэ угрожающе закачалось, но гребцы отчаянными усилиями удержали его на плаву, и затем оно скрылось за поворотом.
Двенадцать часов спустя каноэ вновь появились на том же повороте, но уже двигались в обратном направлении — в сторону одиноко стоявшей на берегу акации. Разгруженные долбленки легко скользили по воде, и гребцы затягивали одну из своих заунывных «речных» песен.
Гладковыбритый, сменивший рубашку и ботинки, Себастьян с нетерпением вглядывался в даль в надежде вскоре увидеть внушительные очертания американца — ящик заказанного им спиртного стоял возле него.
Через реку тянулся тонюсенький синеватый дымок костра, однако фигур радостно ожидавших их на берегу людей заметно не было. Себастьян вдруг увидел, что силуэт дерева как-то изменился, он нахмурился и прищурил глаза, пытаясь что-то разобрать.
Тут позади него раздался первый тревожный вопль:
— Allemand!
[11]
Каноэ под ним резко дернулось.
Он обернулся и увидел, что все остальные лодки, круто разворачиваясь, устремляются вниз по течению. Подняв панический гвалт, гребцы в страхе налегали на весла.
Его каноэ тоже припустилось вслед за остальными, норовившими нырнуть за поворот.
— Эй! — крикнул Себастьян, видя перед собой лишь блестящие от пота спины своих гребцов. — Вы что это удумали?
Они не удостоили его ответом, но их мышцы под черной кожей продолжали ходить ходуном от отчаянных попыток быстрее разогнать каноэ.
— Сейчас же остановитесь! — завопил Себастьян. — Отвезите меня назад, чтоб вас!.. Отвезите меня в лагерь!
В отчаянии Себастьян схватился за ружье и навел его на ближайшего к нему африканца.
— Я не шучу! — заорал он.
Глянув через плечо, туземец увидел перед собой два зияющих дула, и его уже и так искаженное страхом лицо застыло от ужаса. Теперь все они с должным почтением относились к своеобразной манере Себастьяна управляться с этим ружьем.
Африканец перестал грести, и остальные один за другим последовали его примеру. Все застыли под гипнозом нацеленных стволов ружья Себастьяна.
— Назад! — сказал Себастьян, красноречиво указав вверх по течению. Туземец, сидевший к нему ближе всех, неохотно сделал гребок веслом, и каноэ развернулось поперек реки. — Назад! — повторил Себастьян, и теперь уже грести начали все.
Медленно, с опаской одинокое каноэ поползло вверх по реке в направлении акации с висевшими на ее ветвях причудливыми плодами.
Лодка скользнула по илистому дну, и Себастьян шагнул на берег.
— Вон! — приказал он гребцам, подкрепив свою команду красноречивым жестом. Он хотел, чтобы они убрались подальше от каноэ, поскольку не сомневался, что стоит ему повернуться к ним спиной, они с оживленным энтузиазмом вновь устремятся вниз по течению. — Вон! — И он направил их вверх по крутому берегу к лагерю Флинна О’Флинна.
Двое носильщиков, погибших от огнестрельных ранений, лежали возле тлеющего костра. Однако тем четверым, что оказались на акации, повезло еще меньше. Веревки глубоко врезались им в шеи, лица опухли, а рты были раскрыты в тщетном ожидании последнего глотка воздуха. Мухи цвета зеленого металлика облепили вывалившиеся языки.
— Спустите их! — велел Себастьян, немного придя в себя от бурлившей в животе тошноты. Гребцы застыли в оцепенении, и на фоне отвращения Себастьян вдруг почувствовал ярость. Он грубо подтолкнул одного из туземцев к дереву. — Перережьте веревки и спустите их! — повторил он и сунул африканцу в руки свой охотничий нож. Стиснув нож зубами, туземец полез на дерево.
Отвернувшись, Себастьян услышал позади себя глухой стук падавших с дерева мертвецов. Он вновь почувствовал дурноту и решил сосредоточиться на осмотре мятой травы вокруг лагеря.
