Работа на месте недавнего взрыва – дело тонкое: никогда не знаешь, в каком состоянии гора обломков. Самое незначительное вмешательство способно нарушить баланс, и тогда масса, придя в движение, может обрушиться и похоронить под собой возмутителя спокойствия.
Действовать нужно было не спеша, с оглядкой, не обращая внимания на нетерпеливо тормошившую меня Шерри. Я в очередной раз вылез из пролома с куском покореженной обшивки, а она схватила мой подводный блокнот и написала: «Я меньше!!!» – дважды подчеркнув написанное, на тот случай, если восклицательные знаки не убедят. Взяв двумя пальцами под козырек, я методично продолжал работу.
Наконец площадка была расчищена. Единственным препятствием оставался массивный деревянный лафет, загородивший под углом проход на батарейную палубу. Ломиком с такой махиной не сладишь, оставалось либо вернуться назавтра с гелигнитом, либо рискнуть.
Понимая, что в последние двенадцать минут напряженных усилий расход воздуха увеличился против обычного, я все же решил попытать счастья.
Выглянув из амбразуры, я передал Шерри фонарик и лом, вернулся к лафету, подсунул плечо под верхний конец и немного потоптался на месте, выбирая наиболее удобное и устойчивое положение. Ощутив надежную опору, сделал глубокий вдох и стал распрямляться.
Мало-помалу напряжение ног и спины росло, пока не достигло предела. Кровь бросилась в лицо, вены на шее пульсировали, глаза вылезали из орбит – лафет не шелохнулся. Я набрал в легкие побольше воздуха и попробовал приподнять деревянный блок не постепенно, а одним мощным рывком.
Лафет дрогнул, а я ощутил себя Самсоном, обрушившим храм на собственную голову – потеряв равновесие, упал на спину, а вокруг со стоном и скрежетом валился град обломков. Грохот стих, и меня окружил непроглядный мрак – гороховый суп из плавающих в воде отбросов не пропускал свет. Двинуться я не смог – зажало ногу. Ледяной волной накатила паника, я задергался что было сил, стараясь освободиться. Мне здорово повезло – лафет придавил резиновый ласт в четверти дюйма от стопы, так что ногу я вытащил, оставив ласт под завалом, и ощупью выбрался наружу.
Шерри с нетерпением ждала новостей, и, протерев блокнот, я написал «ОТКРЫТО!». Она указала на амбразуру, прося разрешения войти. В запасе оставалось две минуты – я кивнул и поплыл впереди.
Видимость в свете фонаря была дюймов восемнадцать, не дальше, но расчищенный проем отыскать удалось – величины отверстия хватало, чтобы не зацепиться баллонами или дыхательным шлангом.
Я травил нейлоновый линь подобно Тесею в лабиринте Минотавра, боясь заплутать в неразберихе палуб и сходных трапов «Утренней звезды». Шерри следовала позади, нащупывая перед собой дорогу и иногда задевая меня рукой.
В низком широком пространстве батарейной палубы вода была почище, но темной и таинственной. Странные очертания окружали нас со всех сторон: пушечные лафеты, раскатившиеся ядра, другое снаряжение, неузнаваемое от долгого пребывания на дне. Мы медленно продвигались вперед, взбаламучивая ластами грязную воду. Здесь тоже плавала дохлая рыба, а несколько красных рифовых лангустов чудовищными пауками уползали куда-то в глубь корабля – прочный панцирь защитил их от взрыва.
Луч фонарика метался в поисках проходов на нижние палубы и в трюмы. Корабль лежал днищем вверх, и приходилось сопоставлять нынешнее расположение его отсеков с изученным ранее планом судна. Примерно в пятнадцати футах от того места, где мы проникли на батарейную палубу, находился палубный трап – еще одно темное квадратное отверстие у нас над головой. Я поднялся к нему вслед за серебристыми воздушными пузырьками, которые, точно шарики жидкой ртути, оседали на переборках и палубном настиле. Трап прогнил настолько, что от прикосновения рассыпался, и его обломки плавали над головой.
Палуба уровнем ниже представляла собой узкий, стесненный проход, вероятно, между пассажирскими каютами и столовой командного состава. Атмосфера клаустрофобии наводила на мысль о том, что экипаж фрегата жил в нелегких условиях.
Я рискнул осторожно проплыть вдоль прохода, двери по обе стороны которого обещали самые фантастические неожиданности. Как ни тянуло открыть одну из них, я поборол искушение и поплыл дальше, пока не уперся в массивную деревянную переборку – внешнюю стенку носового трюма, там, где она пересекала палубу и уходила вниз, в чрево корабля.
Удовлетворенный увиденным, я осветил фонариком часы и почувствовал себя виноватым – мы должны были начать подъем четыре минуты назад. С каждой секундой росла угроза того, что воздух в баллонах закончится и придется сокращать декомпрессионные остановки.
Схватив Шерри за запястье, я провел ладонью по горлу – сигнал опасности – и показал на часы. Она сразу все поняла и послушно последовала за мной вдоль нейлонового троса, ведущего к далекому выходу. Дыхательный клапан неохотно подавал воздух из почти пустых баллонов.
Выбравшись из корпуса корабля вместе с Шерри, я посмотрел вверх – дыхание перехватило, и ужас колыхнулся внутри теплой маслянистой волной.
Заводь Пушечного пролома превратилась в кровавую арену. Привлеченные тоннами погибшей от взрыва рыбы, туда устремились десятки глубоководных акул-убийц. Запах плоти и крови вместе с возбуждением товарок, передаваясь по воде, привели их в состояние неукротимой свирепости, известной как «голодное бешенство».
Я побыстрее втащил Шерри обратно в амбразуру. Мы затаились, глядя на огромные скользящие силуэты, отчетливо заметные из темной глубины на освещенной поверхности.
В стаи акул помельче затесались десятки уродливых гадин, которых островитяне называют альбакорами: бочкообразные, вислобрюхие, крупные и сильные рыбы с округлыми мордами и широкими ухмыляющимися челюстями. Они вихляли хвостами и каруселью кружили в заводи, механически разевая пасти и заглатывая все, что туда попадало. Прожорливые, но глупые, альбакоры легко уступают любым проявлениям агрессивности. В пароксизме голодного бешенства они представляли опасность, однако я бы отважился на подъем с декомпрессионными остановками, не будь наверху куда более грозных тварей.
По-настоящему пугали меня две длинные гибкие тени, быстро и бесшумно перемещавшиеся по поверхности. Разворачиваясь одним движением раздвоенного, как у ласточки, хвоста, так что его кончик почти касался острого носа, они ускользали прочь с мощью и грацией парящего орла. Страшные рыбины хватали добычу, открывая серповидные пасти, усеянные многочисленными рядами выдающихся вперед зубов.
Славная парочка – каждая из акул около двенадцати футов длиной, с треугольным спинным плавником длиной с мужскую руку; у обеих синевато-серая спина, белоснежное брюхо и темные кончики плавников и хвоста. Такие перекусят человека пополам и проглотят куски целиком.
Одна увидела нас с Шерри в отверстии амбразуры, резко повернула, опустилась и зависла в нескольких футах над нами. Мы спрятались в темноте, но я успел заметить у рыбы мужские репродуктивные органы.
Это были наводящие страх белые акулы, самые злобные и жестокие в океане. Попытка подняться на поверхность с нормальной декомпрессией при свете дня, нехватке воздуха и полной незащищенности означала верную гибель. Ради спасения Шерри приходилось пойти на риск, немыслимый в любых других обстоятельствах.
