– Миссис Кортни! Миссис Кортни! – звал судья, и в его голосе звучала тревога. Сантэн заставила себя повернуться к нему.
– Все хорошо, миссис Кортни? Вы в состоянии продолжать?
– Благодарю вас, милорд, я здорова.
Ее голос доносился словно издалека, и ей потребовалась вся сила воли, чтобы не смотреть на юношу на галерее, на своего сына Манфреда.
– Хорошо. Мистер Осмонд, можете продолжать.
Сантэн потребовались огромные усилия, чтобы сосредоточиться на вопросах. Осмонд снова расспрашивал о грабеже и о схватке в русле сухой реки.
– Значит, миссис Кортни, он и пальцем вас не трогал, пока вы не потянулись за дробовиком?
– Да. До тех пор он меня не касался.
– Вы уже рассказывали нам, что у вас в руке был дробовик и вы пытались его перезарядить.
– Верно.
– Вы бы использовали оружие, если бы вам удалось его перезарядить?
– Да.
– Скажите, миссис Кортни, вы бы стреляли на поражение?
– Возражаю, милорд! – Обвинитель гневно вскочил. – Вопрос гипотетический.
– Миссис Кортни, вы не обязаны отвечать на этот вопрос, если не хотите, – сказал судья Хоторн.
– Я отвечу, – отчетливо сказал Сантэн. – Да, я бы убила его.
– Как вы думаете, знал ли это заключенный?
– Милорд, возражаю. Свидетель не может этого знать.
Прежде чем судья смог принять решение, Сантэн четко сказала:
– Он знал меня, хорошо знал. Он знал, что я убью его, если у меня будет такая возможность.
Сдерживаемые переживания публики вырвались наружу, и прошло несколько минут, прежде чем была восстановлена тишина. Тем временем Сантэн снова взглянула на галерею. Ей потребовалось все самообладание, чтобы не сделать этого раньше.
Угловое сиденье было пусто. Манфред исчез. Его уход смутил ее. Осмонд опять задавал вопросы, и она повернулась к нему.
– Простите. Повторите, пожалуйста.
– Я спросил, миссис Кортни, напал ли заключенный на вас, когда вы стояли с оружием в руках, намереваясь убить его…
– Милорд, я возражаю. Свидетельница только защищала себя и свою собственность, – взвыл обвинитель.
– Перефразируйте вопрос, мистер Осмонд.
– Хорошо, милорд. Миссис Кортни, соответствовала ли сила, которую использовал заключенный против вас, необходимости разоружить вас?
– Простите. – Сантэн не могла сосредоточиться. Ей хотелось снова осмотреть галерею. – Я не понимаю вопроса.
– Использовал ли заключенный большую силу, чем требовалось, чтобы разоружить вас и помешать застрелить его?
– Нет. Он просто отобрал у меня дробовик.
– А потом вы укусили его в запястье. Когда вы впились зубами в его руку, нанеся повреждение, которое впоследствии привело к ампутации, ударил ли он вас? Нанес ли какую-нибудь другую рану в отместку?
– Нет.
– Боль, должно быть, была очень сильная. Но он не использовал против вас излишнюю силу?
– Нет. – Она покачала головой. – Он… – Сантэн пыталась подобрать слова, – он проявил странное сочувствие. Почти заботливость.
– Понятно. Прежде чем оставить вас, убедился ли заключенный в том, что у вас достаточно воды для выживания? Давал ли он вам советы относительно вашего благополучия?
– Он проверил, достаточно ли у меня воды, и посоветовал оставаться у разбитой машины, пока меня не отыщут.
– Миссис Кортни. – Осмонд явно не решался продолжать. – В прессе были рассуждения о том, что заключенный мог некоторым образом оскорбить вашу нравственность…
Сантэн яростно перебила:
– Это гнусное и абсолютно беспочвенное предположение!
– Благодарю вас, мадам. У меня остался всего один вопрос. Вы хорошо знаете заключенного. Вы сопровождали его, когда он охотился, чтобы добыть мясо для вас и вашего ребенка, после того как спас вас. Вы видели, как он стреляет?
– Да.
– Как, по-вашему, если бы заключенный хотел убить вас, полковника Малкомса или кого-нибудь из преследовавших его офицеров полиции, он мог бы это сделать?
– Лотар Деларей один из лучших стрелков, каких я знаю. У него было множество возможностей застрелить всех нас.
– У меня нет больше вопросов, милорд.
Судья Хоторн что-то долго писал в лежавшем перед ним блокноте, потом еще несколько секунд задумчиво постукивал ручкой по столу, прежде чем обратиться к обвинителю:
– Хотите подвергнуть свидетеля перекрестному допросу?
Обвинитель мрачно встал:
– У меня нет вопросов к миссис Кортни.
Он сел, сложил руки и стал сердито смотреть на вращающийся под потолком вентилятор.
– Миссис Кортни, суд благодарен вам за новые показания. Можете вернуться на место.
Сантэн так сосредоточенно разглядывала галерею, что споткнулась на ступеньках у начала яруса скамей, и Блэйн с Эйбом вскочили, чтобы помочь ей. Эйб добрался до нее первым, и Блэйн опустился на место. А Эйб повел Сантэн на ее сиденье.
– Эйб, – настойчиво зашептала она. – Когда я давала показания, на галерее сидел мальчик. Светловолосый, примерно тринадцати лет, хотя выглядит скорее на семнадцать. Его зовут Манфред – Манфред Деларей. Найдите его. Я хочу с ним поговорить.
– Сейчас? – удивился Эйб.
– Немедленно.
– Рассмотрение просьбы о смягчении. Я ее пропущу.
– Идите! – рявкнула она. – Найдите его!
Эйб вскочил, поклонился судье и выбежал из зала в тот момент, когда снова встал мистер Осмонд.
Осмонд говорил страстно и убедительно, он полностью использовал показания Сантэн, повторил ее слова: «Он спас от ужасной смерти меня и моего сына». Осмонд многозначительно помолчал и продолжил:
– Заключенный считал, что заслужил благодарность и щедрость миссис Кортни. Заняв у нее деньги, он отдал себя в ее власть и посчитал – ошибочно, но искренне, – что она обманула его веру в нее.
Его красноречивая речь с просьбой о милосердии продолжалась почти полчаса, но Сантэн думала о Манфреде, а не о бедах его отца. Ее глубоко встревожил взгляд, каким смотрел на нее с галереи мальчик. Ненависть в этом взгляде была осязаемой и воскресила ее чувство вины – чувство, которое, как ей казалось, она похоронила много лет назад.
«Сейчас он один. Ему нужна помощь, – думала она. – Я должна его найти. Надо попытаться как-то помочь ему».
Теперь она понимала, почему все эти годы так упорно отказывалась от мальчика, почему думала о нем только как об «отродье Лотара», почему шла на любые меры, лишь бы избежать контактов с ним. Ее чутье не обманывало. Хватило одного взгляда на его лицо, чтобы вся ее так тщательно выстроенная оборона рухнула, а естественные материнские чувства, которым она так долго отказывала, ожили и захватили ее.
