– Прости, дядя Тромп. – Он опустил голову. – Я знаю, что ей нечего здесь делать, но я просто не мог ее прогнать.
Дядя Тромп оттолкнулся от стены и медленно приблизился к Манфреду, болтая длинными руками, как большой медведь. Он неторопливо обошел Манфреда, разглядывая его и слегка хмурясь.
Манфред смущенно поморщился. Дядя Тромп больно ткнул его в живот указательным пальцем.
– Сколько тебе лет, йонг?
Манфред ответил, и дядя Тромп кивнул.
– Еще года три будешь расти. Будешь драться в легком весе, вот что, если в конце не начнешь быстро прибавлять. Тогда будет средний вес.
Манфред почувствовал покалывание на коже; слова были незнакомые, но волнующие. Дядя Тромп отошел от него и направился к поленнице. Неторопливо снял и аккуратно сложил темный пиджак. Положил на поленницу, отстегнул белый пасторский галстук и педантично положил на пиджак. И вернулся к Манфреду, закатывая рукава белой рубашки.
– Значит, хочешь стать боксером? – спросил он. Манфред кивнул, не в силах говорить.
– Отложи топор.
Манфред воткнул топор в чурбак и снова посмотрел дяде в лицо. Дядя Тромп протянул правую руку открытой ладонью вперед.
– Ударь! – велел он.
Манфред сжал кулак и робко замахнулся.
– Ты не чулки штопаешь, йонг, и не тесто месишь. Кто ты, мужчина или кухонная девушка? Ударь, парень. Ударь! Вот так-то лучше. Не заноси руку за голову, просто бей. Сильней! Сильней! Вот так-то лучше. Теперь левой, вот так. Левой! Правой! Левой!
Теперь дядя Тромп держал перед мальчиком обе ладони, он раскачивался и танцевал перед Манфредом, и Манфред энергично следовал за ним, ударяя кулаками по открытым ладоням.
– Хорошо. – Тромп опустил руки. – Теперь ударь меня. Ударь в лицо. Ну, изо всех сил. Прямо в пачку. Посмотрим, сможешь ли ты опрокинуть меня на спину.
Манфред опустил руки и отступил.
– Не могу, дядя Тромп, – сказал он.
– Что не можешь, йонг? Что ты не можешь?
– Не могу ударить тебя. Это неправильно. Неуважительно.
– Значит, мы говорим об уважении, а не о боксе? Мы говорим о пудре и женских перчатках? – взревел дядя Тромп. – Я думал, ты хочешь драться. Думал, ты хочешь быть мужчиной, а вижу сопливого хнычущего малыша. – Он заговорил писклявым фальцетом. – Это неправильно, дядя Тромп. Неуважительно, – передразнил он.
Неожиданно его правая рука устремилась вперед и открытая ладонь ударила Манфреда по щеке, оставив на коже алый отпечаток пальцев.
– Уважение тут ни при чем, йонг. Ты трусишь. Вот кто ты – трусливый маленький нюня. Ты не мужчина! Ты никогда не будешь бойцом!
Стремительно мелькнула вторая огромная лапа. Она ударила так быстро и неожиданно, что Манфред едва ее увидел. Боль заполнила его глаза слезами.
– Надо найти для тебя юбку, девчонка, желтую юбку.
Дядя Тромп внимательно наблюдал за ним, следил за глазами и молча молился – ну же, ну! – продолжая поливать презрением крепкого парня, а тот, смущенный и ошеломленный, отступал. Тромп шел за ним и новым ударом разбил Манфреду нижнюю губу, размозжив о зубы мягкую плоть и оставив полоску крови на подбородке.
«Давай! – молча призывал он, продолжая вслух выкрикивать оскорбления. – Давай, пожалуйста, давай!»
И с огромной радостью, от которой распирало грудь, увидел – вот оно! Манфред набычился, и его глаза изменились. Они вдруг блеснули холодной желтизной, взгляд стал непроницаемым, как у льва перед прыжком, и молодой человек кинулся на дядю.
Хотя тот ожидал этого и молился, чтобы это произошло, скорость и свирепость нападения застали дядю Тромпа врасплох. Только старое чутье боксера спасло его: кулаки Манфреда лишь задели его висок и взъерошили бороду. В первые несколько отчаянных секунд у Тромпа не было времени думать. Чтобы устоять на ногах, чтобы удержать на расстоянии сотворенного им свирепого и яростного зверя, требовались весь ум и все внимание.
Потом давно забытые опыт и боксерское мастерство вернулись, и он принялся нырять, и уворачиваться, и легко танцевать у самых границ досягаемости ударов мальчишки, отражая яростные удары, наблюдая и оценивая, словно сидел в кресле у ринга, и с растущей радостью видя, как этот необученный юнец с равной силой и мастерством использует оба кулака.
«Прирожденный двурукий боксер! Он не предпочитает правую и отрабатывает плечами каждый удар, хотя его этому не учили», – восхищался дядя Тромп.
Потом поглядел Манфреду в глаза и почувствовал холодок при мысли о том, кого выпускает в мир.
«Он убийца. – Тромп признал это. – У него инстинкт леопарда, который убивает ради вкуса крови и удовольствия. Он больше не видит меня. Он видит перед собой только добычу!»
Эта мысль отвлекла его. Он пропустил удар правой рукой в предплечье, и его зубы лязгнули, а кости в лодыжках заныли. Он знал, что скоро его рука от плеча до локтя превратится в синяк; дыхание обожгло горло. Ноги отяжелели. Сердце стучало о ребра. Двадцать два года он не выходил на ринг. Двадцать два года еды, приготовленной Труди, и напряженных упражнений за письменным столом и за кафедрой проповедника, а этот юноша перед ним, точно машина, безжалостно теснит его, бьет обоими кулаками, желтые глаза с убийственной близорукостью сосредоточены только на нем.
Дядя Тромп собрался; он дождался, чтобы Манфред взмахнул правой рукой и на мгновение открылся, и нанес контрудар левой, свой лучший удар, тот самый, которым уложил черного Джефту в третьем раунде. Удар прошел, кость негромко стукнулась о кость.
Манфред ошеломленно опустился на колени, убийственный желтый огонь в его глазах погас, сменившись тупым изумлением. Он словно очнулся от транса.
– Вот так-то, йонг. – Красивый голос Трубы Господней прерывали хриплые вдохи. – На колени и возблагодари своего Создателя. – Он сам тяжело встал на колени рядом с Манфредом и положил толстую руку ему на плечи. Поднял лицо и прерывающимся голосом обратился к небу: – Всемогущий Господь, благодарим тебя за сильное тело, которым Ты одарил Твоего юного слугу. Благодарим Тебя за его природный левый – понимая, что потребуется еще много тяжелого труда, – и униженно молим благосклонно взглянуть на наши усилия научить его работать ногами. Его правая рука – Твое благословение, за что мы всегда будем бесконечно благодарны, хотя ему придется научиться не телеграфировать за пять дней о своем намерении ударить.
Манфред все еще качал головой и тер подбородок, но на тычок большим пальцем в ребра послушно отозвался:
– Аминь.
– Мы начнем работу немедленно, о Господи, и изготовим в мастерской ринг, чтобы приучить мальчика ко вкусу веревок, и смиренно молим благословить это наше предприятие; просим также Твоей помощи, дабы всего этого не заметила законная супруга Твоего слуги Труди Бирман.
* * *
Почти ежедневно за полдень под предлогом посещения одного из прихожан дядя Тромп седлал пони и картинно выезжал через главные ворота, помахав жене, стоявшей на веранде. Манфред ждал его под деревьями рядом с главной дорогой на Виндхук, уже босой и одетый только в короткие штаны цвета хаки. Когда дядя Тромп подъезжал и пускал лошадь легким галопом, Манфред бежал рядом.
