– О Господь Бог израилев, настоятельно призываю Тебя откликнуться на молитву слуги Твоего, наставить его. Как мне исполнять Твою волю, если я не знаю, какова она? Я лишь скромное орудие и не смею один принимать решения. Воззри на меня, Господи, сжалься над моим невежеством и глупостью и дай знать, каковы Твои намерения…
Тромп неожиданно замолчал и открыл глаза. Его большая, косматая львиная голова повернулась, и глаза, подобные глазам библейского пророка, заглянули Манфреду прямо в душу.
Манфред торопливо сорвал с головы бесформенную пропотевшую шляпу и обеими руками прижал ее к груди.
– Я вернулся, оум, – сказал он. – Ты сам сказал, что я должен вернуться.
Тромп свирепо смотрел на него. Он видел крепкого парня, широкоплечего, с мощными, красивыми руками и ногами, с копной золотых волос и удивительно черными бровями, черными, как угольная пыль, над необычными глазами цвета топаза. Он попытался заглянуть в эти глаза и увидел в них решимость и ум, которые точно аура окружали этого молодого человека.
– Заходи, – приказал он. Манфред положил свой пакет на пол и подошел. Тромп схватил его за руку и подтащил к себе.
– Преклони колени, йонг, и возблагодари своего Создателя. Благодари Господа Бога твоих отцов за то, что он услышал мои молитвы о тебе.
Манфред послушно закрыл глаза и сложил руки на груди.
– О Господь, прости назойливость твоего слуги, который отвлекает Тебя по таким пустякам, тогда как Ты занят более серьезными проблемами. Благодарим Тебя за то, что Ты поручил нашим заботам этого юношу. Мы закалим его, наточим и превратим в меч, в могучее оружие, которое обрушится на филистимлян, оружие, которым будут владеть со славой, ради справедливости и праведного дела твоего народа, народа африкандеров.
Он, словно копьем, ткнул Манфреда указательным пальцем.
– Аминь! – ахнул от боли Манфред.
– Мы будем славить и восхвалять Тебя все дни своей жизни, о Господи, и молим Тебя наделить этого сына Твоего народа силой и решимостью…
Молитва, прерываемая лихорадочными «Аминь!» Манфреда, продолжалась до тех, пока у Манфреда не заболели колени. От усталости и голода у него кружилась голова. Неожиданно Тромп поднял Манфреда и потащил через двор к кухонной двери.
– Мефрау! – загремел Труба Господня. – Где ты, женщина?
В ответ на его призыв Труди Бирман, задыхаясь, вбежала на кухню и остановилась, глядя на мальчика в рваной грязной одежде.
– Моя кухня! – возопила она. – Моя прекрасная чистая кухня! Я только что натерла пол воском.
– Господь Бог послал нам этого йонга, – провозгласил Тромп. – Мы примем его в свой дом. Он будет есть за нашим столом. Будет одним из нас.
– Но он грязен, как каффир!
– Тогда вымой его, женщина! Вымой!
В этот миг в кухонной двери за могучей фигурой Труди Бирман робко показалась девушка и застыла, как испуганный жеребенок, увидев Манфреда.
Манфред с трудом узнал Сару. Она пополнела, упругая, тщательно вымытая плоть облекла ее локти, которые совсем недавно казались неровными комками на худых, как палки, руках. Некогда бледные щеки зарумянились, как яблочки, тусклые глаза стали чистыми и яркими, светлые волосы, расчесанные до блеска, были заплетены в две косички и закреплены на темени. Скромное, но безупречно чистое платье доходило до лодыжек.
Она радостно вскрикнула и бросилась к Манфреду, раскрыв объятия, но Труди Бирман схватила ее сзади за плечи и яростно затрясла.
– Ленивая непослушная девчонка! Я велела тебе закончить арифметику. Немедленно ступай обратно!
Она грубо вытолкнула ее из комнаты и снова повернулась к Манфреду, скрестив руки и поджав губы.
– Какая мерзость, – сказала она. – Волосы длинные, как у девочки. А эта одежда… – Ее лицо стало еще более грозным. – В этом доме живут христиане. Нам не нужны безбожники вроде твоего отца, тебе ясно?
– Я хочу есть, тетя Труди.
– Ты будешь есть со всеми, но не раньше, чем умоешься. – Она посмотрела на мужа. – Минхеер, покажи мальчику, как разводить огонь в нагревателе.
Она стояла в дверях крошечной ванной и безжалостно следила за этим омовением, пресекая попытки Манфреда проявить скромность и отмахиваясь от жалоб на температуру воды, а когда он замешкался, сама взяла брусок синего пятнистого мыла и отскребла от грязи его самые укромные места и складки.
Потом она за ухо свела его – в одном узком полотенце вокруг пояса – по черной лестнице и усадила в короб для хранения фруктов, а сама вооружилась ножницами для стрижки овец. Светлые волосы Манфреда посыпались ему на плечи, точно колосья, срезанные серпом. Когда он провел рукой по голове, кожа оказалось колючей, в клочьях неостриженных волос, а уши и шею холодило, как на сквозняке.
Труди Бирман с отвращением собрала его одежду и раскрыла дверцу печи. Манфред едва успел схватить пиджак. Когда тетка увидела, с каким лицом он попятился от нее, держа пиджак за спиной и незаметно нащупывая камни под подкладкой, то пожала плечами.
– Ну ладно – обойдемся стиркой и парой заплат. А пока найду тебе что-нибудь из старых вещей пастора.
Аппетит Манфреда Труди Бирман восприняла как вызов своей кухне и поварскому искусству. Не успевал он доесть, как она снова наполняла его тарелку, стоя над ним с половником в одной руке и кастрюлей в другой. Когда он наконец насытился и отвалился от стола, она с победным блеском в глазах пошла в кладовку за сырным пирогом.
Манфреду и Саре, как чужакам в семье, отвели самые дальние места за столом; две тучные, толстощекие, светловолосые дочери Бирманов сидели ближе к голове.
Сара ела так мало, что Труди Бирман разгневалась:
– Я не для того готовила еду, барышня, чтоб ты в ней ковырялась. Будешь сидеть, пока не съешь все подчистую, шпинат и все остальное, даже если на это уйдет весь вечер.
И Сара механически жевала, не сводя глаз с Манфреда.
Впервые в жизни Манфред заплатил за еду двумя молитвами – до еды и после, и обе казались бесконечными. У него голова падала на грудь и он покачивался на стуле, когда Тромп Бирман разбудил его, как бортовым артиллерийским залпом, громовым «Аминь!».
Дом уже и так трещал по швам из-за Сары и отпрысков пастора. Для Манфреда места не нашлось, и потому его уложили в мастерской в глубине двора. Тетя Труди перевернула упаковочный ящик, превратив его в шкаф для одежды, а еще в мастерской стояла железная кровать с жестким, комковатым матрацем, набитым волокном кокосовой пальмы. Поблекший полог на проволоке отгораживал этот спальный угол.
– Береги свечу, – предупредила тетя Труди от дверей мастерской. – Новую будешь получать только в первый день каждого месяца. Мы здесь народ бережливый. Никаких чудачеств твоего отца, понял?
Манфред с головой укрылся тонким серым одеялом, чтобы защитить голый череп от ночного холода. Впервые в жизни у него была своя кровать и своя спальня, и, засыпая, он наслаждался этим ощущением, вдыхая запах смазки для осей и потухших углей в горне.
