– Ужасно! Какое страшное чудовище! – Она обхватила Блэйна руками и прижалась к нему. – О Блэйн, как я испугалась!
Она вжималась лицом в его грудь, и голос звучал приглушенно.
– Теперь все в порядке. – Он старался успокоить ее. – Спокойней, дорогая, все позади. Он ушел.
Малкомс прислонил ружье к камню и обнял Сантэн.
Вначале он гладил и успокаивал ее без страсти, как успокаивал бы свою дочь, разбуженную среди ночи кошмаром; но постепенно начал остро сознавать шелковистость ее гладкой, влажной кожи у себя под руками. Он чувствовал каждую выпуклость ее спины, гладкие изгибы по обе стороны от позвоночника и не мог удержаться, чтобы не провести по нему пальцами. Под кожей как будто была спрятана цепочка полированных бусин; Блэйн вел по ней вниз, пока она не исчезла в ложбинке между маленькими твердыми ягодицами.
Теперь Сантэн молчала, только дышала часто и неровно, но под его прикосновением прогнула спину, как кошка, подалась к небу, и он схватил ее руками за ягодицы и притянул к себе. Не сопротивляясь, она всем телом прильнула к нему.
– Блэйн.
Она назвала его по имени и подняла лицо.
Он поцеловал ее, свирепо, – человек чести, он понимал, что больше не в состоянии выполнять свои обеты, – и они с Сантэн слились в этом поцелуе, пили дыхание друг друга; их языки переплелись, нажимая, толкая, забираясь так глубоко, что страсть грозила смертью от удушья и Блэйну, и Сантэн.
Сантэн оторвалась от него.
– Сейчас, – запинаясь, сказала она. – Это должно произойти сейчас.
И Блэйн поднял ее на руки, как ребенка, и побежал по вязкому белому песку назад к тростниковому убежищу, опустился перед матрацем на колени и осторожно уложил Сантэн на одеяло.
– Я хочу смотреть на тебя, – сказал он, садясь на корточки, но Сантэн приподнялась и потянулась к нему.
– Потом… я не могу ждать… пожалуйста, Блэйн. О боже, ну скорее.
Она тянула его к себе, неуклюже и отчаянно от спешки.
Он сорвал влажную рубашку, отбросил в сторону, и Сантэн снова стала целовать его. Она накрыла его рот своим и вместе они завозились с пряжкой его пояса, ахая, сталкиваясь носами и до боли прижимая губы к зубам.
– О боже, Блэйн, быстрей!
Он оторвался от нее и запрыгал на одной ноге, избавляясь от мокрых, липнущих брюк. Выглядел он смешно и нелепо, особенно когда в спешке споткнулся и упал на белый песок. А она смеялась, смеялась без удержу, до слез – так он был забавен, прекрасен и нелеп, и она очень хотела его, и если бы он промедлил еще хоть секунду, внутри у нее что-то лопнуло бы и она бы умерла.
– Пожалуйста, Блэйн, иди ко мне быстрей!
И вот наконец он, тоже обнаженный, и подошел к Сантэн. Она одной рукой схватила его за плечо и упала на спину, увлекая Блэйна за собой, расставила и подняла колени. Другой рукой она искала – нашла – и направила его.
– О Блэйн, ты так… о да, вот так, я не могу… я закричу.
– Кричи! – приказал он, проникая в нее, и вонзаясь, и раскачиваясь над ней. – Никто тебя не услышит. Кричи за нас обоих!
Сантэн раскрыла рот и в восходящем крещендо отпустила на волю свое одиночество, и желание, и потом – радость; дикий крик обозначил самый полный и опустошающий миг ее существования.
Потом она молча плакала на его голой груди. Это удивило и озадачило Блэйна – и наполнило сочувствием.
– Я был груб – прости! Я не хотел причинять тебе боль.
Она покачала головой и проглотила слезы.
– Нет, ты не сделал мне больно, это было прекрасно…
– Тогда почему ты плачешь?
– Потому что все хорошее кажется таким мимолетным! Чем оно удивительней, тем быстрей проходит, а дурные времена, кажется, тянутся вечно.
– Не думай так, моя маленькая.
– Не знаю, как я буду жить без тебя. Раньше я жила в аду, но теперь моя жизнь станет в тысячу раз хуже.
– Не знаю, где взять силы, чтобы уйти от тебя, – согласно прошептал он. – Мне никогда в жизни не было так трудно…
– Сколько у нас осталось времени?
– Еще один день – и мы будем в Рунду.
– Когда я была маленькой, отец подарил мне брошь из кусочка янтаря с насекомым внутри. Я бы хотела вот так же сохранить этот момент: поймать его, навечно заключить в драгоценный янтарь нашей любви.
* * *
Их расставание было постепенным – не милосердным ударом гильотины, а медленным вторжением в последующие дни событий и людей, которые разлучали их, разводили, так что им приходилось скрывать слезы при каждом новом рывке, при каждом повороте в этой затянувшейся агонии.
С того утра, когда они достигли пограничной станции Рунду и вышли на берег, где их ждал полицейский сержант, старший на станции, они постоянно находились с чужими людьми, всегда вынужденные быть настороже, и каждый взгляд, которым они тайком обменивались, каждое слово или вороватая ласка заставляли их все острее сознавать неизбежность расставания. Это мучение завершилось, только когда пыльный полицейский грузовик через последние холмы доставил их в Виндхук.
Их ждали: любящая Изабелла, трогательная в инвалидном кресле, и ее дочери, смеющиеся, озорные феи, соперничающие за объятия Блэйна; начальник полиции и секретарь администратора территории, толпы чиновников, корреспондентов и фотографов; Твентимен-Джонс и Эйб Абрахамс, сэр Гарри и леди Кортни, приехавшие из своего поместья в Ледибурге, как только услышали об ограблении; бесконечные выражения озабоченности и сочувствия, телеграммы от премьер-министра и от оума бааса – генерала Сматса, а также от сотен друзей и деловых партнеров.
Но Сантэн чувствовала отчужденность от этой суеты. Она смотрела на мир сквозь тонкую пелену, которая приглушала звуки и растушевывала картины, делая их похожими на сон, как будто половина ее по-прежнему плыла по прекрасной зеленой реке, теплой мягкой ночью занималась любовью под гудение москитов за защитной сеткой, шла рука об руку с любимым – высоким, сильным, добрым, с мягкими зелеными глазами, руками пианиста и смешными торчащими ушами.
Из своего вагона она позвонила Шасе и постаралась с воодушевлением встретить известие, что он теперь капитан крикетной команды и что его отметки по математике наконец стали лучше.
– Не знаю, когда я вернусь в Вельтевреден, chеri. Мне очень о многом нужно позаботиться. Боюсь, алмазы нам не вернуть. Предстоят переговоры с банком, мне придется отдавать новые распоряжения. Нет, конечно нет, глупый мальчик! Конечно, мы не бедны, еще нет, но миллион фунтов – большая потеря. Здесь будет суд. Да, он ужасный человек, Шаса, но я не знаю, повесят ли его. Боже, нет! Нам не позволят посмотреть…
В первый день разлуки она дважды звонила в резиденцию в надежде, что подойдет Блэйн, но отвечали женщины – секретарь или Изабелла, и оба раза Сантэн вешала трубку, ничего не сказав.
