– Блэйн. Послушайте меня. Это блеф. Он не травил воду. Я готова поставить на это свою жизнь.
– Почти поставили, – проворчал он, но на этот раз прислушался. – Как вы пришли к такому заключению?
Он наклонился к ней ближе, заинтересованный и готовый поверить.
– Когда-то я его знала. Хорошо знала. И слышала, как он дал клятву. Тогда, в 1915 году, это он отравил источник, о котором вы говорили. Он признался в этом, но поклялся, что больше никогда не поступит так. Он описал горы трупов вокруг источника и дал клятву.
– А мертвые лошади? – спросил Блэйн. – Как вы это объясните?
– Ладно. Их он отравил. Он все равно убил бы их. Они не могли идти, а львам он бы их не оставил.
Полковник подошел к краю воды и всмотрелся в нее.
– Вы хотели рискнуть… – Он оборвал фразу и содрогнулся, потом отвернулся от воды и резко крикнул:
– Сержант Хансмейер!
– Сэр.
Сержант поспешно подошел к нему от лошадей.
– Сержант, приведите сюда хромую кобылу.
Хансмейер вернулся к лошадям и привел кобылу. Она хромала на правую переднюю ногу, и ее все равно пришлось бы оставить.
– Напоите ее! – приказал Блэйн.
– Сэр? – Хансмейер удивился, а поняв намерение Блэйна, встревожился. – Из источника? Он отравлен, сэр.
– Это мы и собираемся установить! – мрачно сказал Блэйн. – Пусть пьет!
Черная кобыла охотно спустилась по берегу и вытянула длинную шею к воде.
Пила она большими глотками. Вода булькала у нее в брюхе, и оно на глазах раздувалось.
– Я не собиралась травить лошадь, – прошептала Сантэн. – А если я ошиблась… Какой ужас…
Хансмейер позволил кобыле напиться вволю, потом Блэйн приказал:
– Отведите ее назад. Он взглянул на часы.
– Дадим ей час, – решил он и взял Сантэн за руку. Отвел ее в тень нависающего берега, и там они сели.
– Вы говорите, что знали его? – спросил он наконец. – Насколько хорошо знали?
– Он работал на меня – много лет назад. Начинал первые работы на шахте. Он инженер, вы должны знать.
– Да, я знаю, что он инженер. Это есть в его досье. – Он помолчал. – Вы должны были очень хорошо знать его, если он сделал вам такое признание. Вина человека – очень интимная вещь.
Она ничего не ответила. «Что мне ему сказать? – подумала она. – Что я была любовницей Лотара Деларея? Что я любила его и родила ему сына?»
Неожиданно Блэйн усмехнулся.
– Ревность – отвратительное чувство. Я беру назад свой вопрос. Он слишком дерзок. Простите.
Сантэн накрыла его руку своей и благодарно улыбнулась.
– Но это не значит, что я простил вам то, что вы меня так перепугали, – с насмешливой серьезностью сказал он. – Я бы с удовольствием отшлепал вас.
Эта мысль вызвала у Сантэн странное извращенное возбуждение. Его гнев испугал ее, но возбуждение тоже пугало. Со времени ухода из миссии Блэйн не брился. Борода у него была густая и темная, как шерсть выдры, в ней блестел одинокий серебряный волос. Он рос в углу рта, светясь, как звезда ночью.
– На что вы смотрите? – спросил он.
– Думаю, будет ли щекотать ваша борода, если вы решите поцеловать меня, а не отшлепать.
Она видела, что полковник борется с искушением, как тонущий возле края потока. Представила, какие страхи, сомнения и боль таятся в этих зеленых глазах, и ждала, повернувшись к нему лицом, не отстраняясь, но и не придвигаясь, – ждала, когда он поймет неизбежность такого исхода и примет ее.
Когда Малкомс прижался губами к ее губам, то сделал это яростно, почти грубо, как будто он сердился на себя за нестойкость, сердился на нее за то, что она уводит его в опасный дикий край измены. Он высасывал из ее тела все силы, так что Сантэн обмякла у него в руках, цепляясь за его шею. Ее рот был глубоким, и мягким, и влажным, и открытым для него.
Наконец он оторвался от нее и вскочил. Постоял, глядя на нее сверху вниз.
– Да сжалится над нами Господь, – прошептал он и ушел, оставив Сантэн наедине с ее радостью, тревогой и чувством вины и с прожорливым пламенем, которое он разжег в ее теле.
Наконец ее позвал сержант Хансмейер. Он подошел к источнику и остановился на краю спуска.
– Полковник Малкомс приглашает вас, миссус.
Сантэн пошла за ним к лошадям, чувствуя себя при этом странно оторванной от реальности. Ее ноги словно не касались земли, и все казалось далеким и ненастоящим, как во сне.
Блэйн стоял возле хромой кобылы, держал ей голову и гладил шею. Кобыла тихонько фыркала и пощипывала его рубашку. Сантэн подошла к ней с другой стороны, и Блэйн взглянул на нее через голову лошади. Они смотрели друг на друга.
– Мы не повернем назад, – тихо сказал он, и Сантэн приняла двусмысленность его слов. – Мы пойдем вперед – вместе.
– Да, Блэйн, – покорно согласилась она.
– И к дьяволу последствия, – хрипло сказал он.
Еще секунду они смотрели в глаза друг другу, потом Блэйн повысил голос.
– Сержант, напоить лошадей и наполнить бутылки. От преступников нас отделяют девять часов.
* * *
Они ехали всю ночь. Маленькие бушмены шли по следу, освещенному только звездами и луной, а когда взошло солнце, следы по-прежнему тянулись прямо перед ними, залитые лиловыми тенями от косых лучей.
Теперь беглецов было четверо, потому что у источника к ним присоединился пастух табуна, и все они вели по запасной лошади.
Через час после рассвета они нашли место, где беглецы провели предыдущую ночь. Здесь Лотар бросил двух лошадей, измученных непрерывной быстрой ездой в тяжелых условиях. Лошади стояли рядом с кострищем, которое Лотар забросал песком. Кви смел песок и наклонился, раздувая угли; вспыхнул язычок пламени, и бушмен лукаво заулыбался.
– Пока они спали, мы выиграли у них часов пять-шесть, – сказал Блэйн и посмотрел на Сантэн. Она немедленно распрямилась, стараясь не показать, что устала, но была бледна, и голова у нее кружилась.
– Он совсем не бережет лошадей, – сказала она. И они посмотрели на брошенных Лотаром лошадей. Те стояли, повесив головы, почти касаясь мордами земли – пара гнедых кобыл, одна с белой звездой на лбу, вторая – в белых «чулочках». Обе двигались с большим трудом, языки у них почернели, распухли и не помещались в пасти.
– Он не тратил на них воду, – согласился Блэйн. – Бедняги.
– Тебе придется застрелить их, – сказала Сантэн.
– Поэтому он их и оставил, Сантэн, – мягко ответил он.
– Не понимаю.
– Выстрелы, – объяснил он. – Он услышит выстрелы…
