Квадратный листок сразу свернулся и почернел. Изображение на нем стало призрачно-серым и совсем скрылось в огне. Сара щипцами била по золе, превращая ее в порошок. Она с ненужной силой продолжала бить, даже когда уже ничего не осталось. Тогда она положила крышку на место и выронила щипцы. Покачнулась и упала бы на горячую печку, но тетя Труди подхватила ее и усадила на стул.
Сара долго сидела, глядя на печку. Потом заговорила.
– Я его ненавижу, – тихо сказала она. Тетя Труди склонилась над куском мяса, чтобы спрятать глаза.
– Нам нужно поговорить, Сари, – тихо сказала она. – Надо решить, что делать.
– Я знаю, что делать, – ответила Сара, и от холода в ее голосе тете Труди стало холодно. Говорила не прежняя веселая, умная девочка. Говорила женщина, ожесточившаяся и полная холодной злобы на то, что предложила ей жизнь.
Одиннадцать дней спустя в Стелленбос вернулся Рольф Стандер, а шесть недель спустя они с Сарой обвенчались в Голландской реформистской церкви. Сын Сары родился 16 марта 1937 года. Роды были трудные, потому что ребенок был крупный, а бедра у Сары узкие и она еще не вполне оправилась от воспаления легких.
Сразу после родов Рольфу разрешили к ней зайти. Он стоял над колыбелью, глядя на новорожденного младенца.
– Ты его ненавидишь, Рольф? – спросила Сара с кровати. Волосы ее промокли от пота, она очень устала и исхудала. Рольф несколько мгновений молчал, обдумывая ответ. Потом покачал головой.
– Он часть тебя, – сказал он. – Я никогда не буду ненавидеть то, что связано с тобой.
Она протянула ему руку. Он подошел к кровати и взял Сару за руку.
– Ты добрый человек. Я буду тебе хорошей женой, Рольф. Обещаю.
* * *
– Я знаю все, что ты собираешься мне сказать, папа.
Матильда Джанин сидела против отца в его министерском кабинете в здании парламента.
– Правда? – спросил Блэйн. – Тогда давай послушаем, что я собираюсь сказать.
– Во-первых, – Матильда Джанин подняла указательный палец, – ты собираешься сказать, что Дэвид Абрахамс – прекрасный молодой человек, отличник, изучающий юриспруденцию, и спортсмен с международной известностью, завоевавший для нашей страны на Берлинской олимпиаде одну из двух медалей. Далее ты собираешься сказать, что он добрый, сочувственный и мягкий, что у него великолепное чувство юмора, он прекрасно танцует, по-своему красив и способен стать отличным мужем для любой девушки. Потом ты хотел сказать «но» и с серьезным видом посмотреть на меня.
– Неужели я собирался сказать все это? – Блэйн удивленно покачал головой. – Ну хорошо. Теперь я говорю «но» и с серьезным видом смотрю на тебя. Прошу продолжить за меня, Мэтти.
– Но, говоришь ты с серьезным видом, он еврей. Ты скажешь это подчеркнуто и будешь глядеть не просто с серьезным видом, но с очень серьезным.
– Это «с очень серьезным» требует большого напряжения лицевых мышц. Ну хорошо, продолжай.
– Моему дорогому папочке не хватит черствости добавить: «Не пойми меня превратно, Мэтти. Некоторые мои лучшие друзья – евреи». Ты ведь никогда не будешь таким бестактным со мной, правда?
– Никогда. – Блэйн старался не улыбаться, хотя предложение по-прежнему серьезно беспокоило его. Он никогда не мог противиться проказам своей рыжеволосой любимой дочери. – Так я никогда бы не сказал.
– Но, сказал бы ты, смешанные браки бывают очень трудными, Мэтти. Брак и так трудное дело, и не нужно усложнять его различиями в вере, обычаях и образе жизни.
– Какой я умный, – покачал головой Блэйн. – И что бы ты мне ответила?
– Я бы ответила тебе, что уже целый год учусь у рабби Джекобса и к концу этого месяца стану иудейкой.
Блэйн поморщился.
– Ты раньше никогда ничего не скрывала от меня, Мэтти.
– Я сказала маме.
– Понятно.
Она весело улыбнулась, все еще пытаясь превратить это в игру.
– Тогда ты бы сказал: «Но, Мэтти, ты еще ребенок».
– А ты бы ответила: «На будущий год мне исполнится восемнадцать».
– А ты бы посмотрел с серьезным видом и спросил: «Каковы перспективы Дэвида?»
– А ты бы ответила: «Дэвид в конце года начнет работать в «Горнофинансовой компании Кортни» с жалованьем в две тысячи в год».
– Откуда ты знаешь? – удивилась Мэтти. – Дэвид только что сказал мне…
Она замолчала и заерзала, догадавшись, откуда отец почерпнул это. Отношения отца с Сантэн Кортни тревожили ее больше, чем она когда-нибудь осмелилась бы ему сказать.
– Ты любишь его, Мэтти?
– Да, папа. Всем сердцем.
– Ты уже получила разрешение матери – в этом я могу быть уверен.
За годы Матильда Джанин и Тара прекрасно научились противопоставлять Изабеллу и Блэйна друг другу.
Матильда Джанин виновато кивнула, и Блэйн выбрал из хумидора на столе сигару. Обрезая ее, он задумчиво хмурился.
– К таким вещам нельзя относиться легко, Мэтти.
– Я и не отношусь. Я знаю Дэвида уже два года.
– Я всегда считал, что ты сделаешь карьеру…
– Сделаю, папа. Моя карьера – делать Дэвида счастливым и подарить ему множество детей.
Он закурил и проворчал:
– Что ж, в таком случае пришли ко мне своего Дэвида. Хочу предупредить его, что с ним будет, если он будет плохо присматривать за моей маленькой девочкой.
Матильда Джанин обежала стол, прыгнула к отцу на колени и обеими руками обняла за шею.
– Ты самый замечательный отец! Ни у кого такого нет!
– Пока я тебе уступаю, – прояснил он комплимент дочери, и та обняла его так крепко, что у него заболела шея.
* * *
Шаса и Дэвид на «рапиде» полетели в Виндхук, чтобы привезти на свадьбу Эйба Абрахамса и его жену. Остальная семья Дэвида и большинство его друзей, включая доктора Твентимен-Джонса, приехала поездом. Вместе с друзьями и семьей Матильды Джанин Малкомс получилось много народу, и большую синагогу в пригороде Гарденс заполнила толпа.
Дэвиду очень хотелось, чтобы Шаса был его шафером. Однако потребовалось долго и настойчиво уговаривать рабби Джекобса совершить церемонию, потому что невеста, по его мнению, переходила в иудаизм только для того, чтобы выйти замуж, а не по искренним религиозным убеждениям. Поэтому Дэвид даже не пытался сделать своим шафером нееврея, и Шасе пришлось удовлетвориться тем, что он держал один из столбов хупы
[71]
. Однако Шаса произнес веселую и забавную речь на приеме, который устроил Блэйн в своем доме на Ньюлендс-авеню, и Дэвид был главным объектом его шуток.
