Весь прием рядом с Сантэн оставались Эйб Абрахамс, которого распирало от гордости и который не отпускал от себя Дэвида, и доктор Твентимен-Джонс, высокий и печальный, как марабу. Они специально приехали из Виндхука проводить ее. Естественно, здесь были Гарри и Анна, а также оу баас генерал Сматс и его маленькая пышноволосая жена в очках в стальной оправе, которые делали ее похожей на даму с рекламы чая «Маззаватти»
[59]
.
В дальнем углу Шаса в окружении молодых женщин что-то рассказывал, под восторженные возгласы и удивленные недоверчивые вскрики. Но вдруг он потерял нить повествования и уставился в иллюминатор у себя за спиной. Из иллюминатора открывался вид на палубу, и его внимание привлекла проходившая мимо девушка.
Он не видел ее лица, только висок и затылок, рыжие волосы, ниспадавшие на длинную стройную шею, и маленькое ушко, торчащее из локонов под беспечным углом. Это был лишь беглый взгляд, но что-то в этом ушке и в посадке головы заставило его сразу потерять интерес к окружающим женщинам.
Расплескивая шампанское, он на цыпочках пробрался к иллюминатору и высунул голову, но девушка уже прошла, и он увидел только ее спину. У нее была невероятно узкая талия и дерзкий маленький зад, который при ходьбе ритмично покачивался из стороны в сторону, отчего раскачивалась и юбка. Икры у нее были прекрасной формы, лодыжки стройные и аккуратные. Последний раз качнув ягодицами, она скрылась за поворотом. Шаса исполнился твердой решимости пойти и взглянуть ей в лицо.
– Прошу прощения, дамы.
Его слушательницы разразились разочарованными возгласами, но он аккуратно выбрался из кружка женщин и начал пробираться к выходу из каюты. Но добраться до него не успел: предупреждающе загремели сирены и раздался крик:
– Последний звонок, леди и джентльмены, – все на берег. Кто не уплывает, все на берег.
И Шаса понял, что упустил время.
«Наверно, у нее зад небесной красоты, а лицо как у черта, и она все равно не плывет», – утешал себя Шаса. Тут доктор Твентимен-Джонс принялся жать ему руку и желать успеха на Олимпиаде, и Шаса постарался забыть копну рыжих волос и сосредоточиться на обязанностях вежливого человека, но это оказалось нелегко.
Стоя на палубе, он поискал среди спускающихся по трапу или в толпе на пристани рыжую голову, но Сантэн потянула его за руку, когда внизу между кораблем и причалом появился зазор.
– Пойдем, chеri, проверим, как нас разместили в столовой.
– Да, тебя же пригласили за капитанский стол, мама, – возразил он. – Звали в…
– Конечно, но тебя и Дэвида не пригласили, – заметила она. – Пошли, Дэвид, надо узнать, где вас посадили, и поменять места, если они неудобные.
Ей что-то нужно, понял Шаса. При обычных обстоятельствах мать приняла бы места в столовой как данность, уверенная, что ее имя – единственная необходимая гарантия того, что она получит желаемое, но теперь она вдруг проявила настойчивость, и в глазах у нее было выражение, которое он хорошо знал и называл «макиавеллиевской искрой».
– Что ж, пошли, – снисходительно согласился он, и они втроем спустились по лестнице, обшитой панелями из каштана, в столовую первого класса.
У подножия лестницы небольшая группа опытных путешественников окружила старшего стюарда; пятифунтовые банкноты словно по волшебству исчезали в кармане этого вежливого джентльмена, и имена на схеме рассаживания стирались и записывались вновь.
Чуть в стороне от группы Шаса увидел высокую фигуру и сразу узнал ее. Что-то в этом человеке, выжидательный поворот головы к лестнице, сказали Шасе: он кого-то ждет, а ослепительная улыбка, когда он увидел Сантэн, ясно дали понять, кого именно.
– Милостивый Боже, мама, – воскликнул Шаса, – я не знал, что Блэйн плывет сегодня, я думал, он отправится позже, с командой…
Он замолчал. Мать чуть крепче сжала его руку, и он услышал, как у нее перехватило дыхание, когда она увидела Блэйна.
«Они заранее это подстроили, – вдруг осенило его. – Вот почему она так волновалась. – И он наконец понял. – Никогда не думаешь такого о собственной матери, но они любовники. Все эти годы, а я ничего не замечал. – Незначительные события – незначительные тогда, но сейчас вдруг наполнившиеся смыслом – обрушились на него. – Блэйн и мама! Да я просто был слеп! Кто бы мог подумать… – Его охватили противоречивые чувства. – Из всех мужчин мира я выбрал бы его… – В это мгновение он понял: Блэйн Малкомс во многом заменил ему отца, которого он никогда не знал, – но вслед за этой мыслью пришла другая, ревнивая, полная нравственного негодования. – Блэйн Малкомс, столп общества и правительства, и мама, которая всегда хмурится и укоризненно качает головой, глядя на меня, – ах проказники, у них долгие годы связь, и никто ничего не заподозрил!»
Блэйн шел им навстречу.
– Сантэн, какой сюрприз!
Мама смеялась и протягивала ему правую руку.
– Блэйн Малкомс, я понятия не имела, что вы на борту.
Шаса сухо подумал: «Какая замечательная игра! Вы долгие годы дурачили и меня, и всех вокруг. По сравнению с вами Кларк Гейбл и Ингрид Бергман – начинающие!»
И вдруг все это потеряло всякое значение. Важно было другое: когда Блэйн пошел к Сантэн, за ним двинулись две девушки.
– Сантэн, я уверен, вы помните моих дочерей. Это Тара, а это Матильда Джанин…
«Тара, – про себя пропел Шаса. – Тара – какое прекрасное имя».
Это была та самая девушка, которую он видел на палубе, и она оказалась в сто раз обворожительнее, чем он мог надеяться.
Тара. Высокая, всего на несколько дюймов ниже его шести футов, но стройная, как ива, а талия как тростинка.
Тара. Лицо мадонны, строгий овал. Кожа светлая – смесь сливок и цветочных лепестков. Черты почти слишком совершенные, но от пресной пустоты его избавляют и оживляют дымчато-каштановые волосы, сильный, широкий – отцовский – рот и свои, особые, глаза: серые как сталь, светящиеся умом и решительностью. Взгляд твердый, жизнерадостный.
Она с необходимой почтительностью поздоровалась с Сантэн, потом повернулась и прямо посмотрела на Шасу.
– Шаса, ты тоже должен помнить Тару, – сказал Блэйн. – Четыре года назад она приезжала в Вельтевреден.
Неужели та самая маленькая язва? Шаса смотрел на девушку – та, четыре года назад, бегала в короткой юбке, из-под которой торчали ободранные костлявые коленки, и смущала его своим буйным поведением и детскими проказами. Он не мог поверить, что это она, и онемел.
– Приятно снова встретить тебя, Тара, после стольких лет.
«Не забывайся, Тара Малкомс, – предупредила она себя. – Будь сдержанной и отчужденной. – Она готова была задрожать от стыда, вспоминая, как проказничала и бегала за ним, точно щенок, который просит погладить его. – Каким я была маленьким зверьком».
