– Как ты можешь, Блэйн? – Она задала вопрос тем высоким, обвиняющим, плачущим голосом, который бесконечно использовала в прошлом. – Ты обещал, Блэйн. Бог свидетель, я так мало тебя вижу! Я ждала этих выходных с самого…
Это продолжалось до бесконечности. Он пытался не слушать ее, но обнаружил, что снова думает о ее теле.
Он почти семь лет не видел ее без одежды, но примерно с месяц назад вошел в гардеробную жены, полагая, что Изабелла в беседке в саду, где она проводила большую часть дня. Но жена обнаженная лежала на белой простыне на массажном столе, к ней склонилась дневная сиделка в форме; должно быть, потрясение очень ясно читалось на его лице: обе женщины удивленно посмотрели на него.
На узкой грудной клетке Изабеллы проступали все ребра, ее груди свисали как пустые кожаные мешки. Темные густые лобковые волосы казались неуместными и непристойными в костлявой чаше между бедер; ниже под неестественным углом торчали ноги-палки, такие худые, что промежуток между ляжками был шире ладони Блэйна.
– Убирайся! – крикнула она, и он оторвал от нее взгляд и выбежал из комнаты. – Убирайся! Никогда больше не приходи сюда!
Теперь ее голос звучал так же.
– Отправляйся на свой пикник, если должен. Я знаю, какая я для тебя обуза. Я знаю, что ты не можешь провести со мной больше пяти минут…
Он больше не мог это выносить и поднял руку, успокаивая ее.
– Ты права, дорогая, я проявил эгоизм самим упоминанием об этом. Больше не будем об этом говорить. Конечно, я поеду с вами. – Он увидел мстительные искры торжества в ее глазах, и впервые возненавидел ее, и, прежде чем смог подавить эту мысль, подумал: «Почему она не умрет? Было бы лучше для нее и для всех, если бы она умерла». Блэйн сразу пришел в ужас от своей черствости, сознание вины обрушилось на него; он быстро подошел к жене, взял обе холодные костлявые руки в свои, мягко сжал их и поцеловал ее в губы.
– Прости, пожалуйста, – прошептал он, но перед его мысленным взором все равно появилась картина «Изабелла в гробу». Она лежала, прекрасная и безмятежная, какой была когда-то, ее волосы, снова рыжевато-коричневые, роскошно разметались по белой атласной подушке. Блэйн крепче закрыл глаза и попробовал изгнать этот образ из сознания, но картина не исчезла, даже когда Изабелла сжала его руку.
– Будет очень приятно снова немного побыть вместе. – Она не позволила ему отнять руку. – У нас теперь так мало возможностей поговорить. Ты столько времени проводишь в парламенте, а когда не занят правительственными делами, уходишь играть в поло.
– Мы видимся каждый день, утром и вечером.
– О, я знаю, но мы никогда не разговариваем. Мы даже еще не говорили о Берлине, а время уходит.
– Разве нам нужно многое обсудить, дорогая? – спросил он, осторожно высвобождая руку и возвращаясь на свой стул у противоположного края беседки.
– Конечно, Блэйн. – Изабелла улыбнулась, обнажив бледные десны за тонкими губами. От этого ее лицо стало хитрым и коварным, как морда хорька, и это его встревожило. – Нужно столько приготовить. Когда уплывает команда?
– Возможно, команда уедет без меня, – осторожно сказал он. – Быть может, мне придется уехать на несколько недель раньше и побывать в Лондоне и Париже для переговоров с английским и французским правительством, а уж потом я отправлюсь в Берлин.
– О Блэйн, все равно нужно приготовиться, чтобы я могла отправиться с тобой, – сказала она, и ему пришлось старательно следить за своим лицом: жена внимательно наблюдала за ним.
– Да, – согласился он, – потребуется тщательная подготовка.
Эта мысль была невыносима. Ему так хотелось быть с Сантэн, избавиться от всякого притворства, от страха быть обнаруженным.
– Мы должны быть совершенно уверены, дорогая, что поездка не ухудшит твое состояние.
– Ты не хочешь, чтобы я ехала с тобой?
Голос Изабеллы стал высоким и резким.
– Конечно…
– Это прекрасная возможность уйти от меня, сбежать.
– Изабелла, пожалуйста, успокойся. Ты навредишь себе…
– Не притворяйся, будто заботишься обо мне… Все эти девять лет я для тебя обуза. Я уверена: ты хочешь, чтобы я умерла.
– Изабелла…
Его потрясла точность обвинения.
– Не притворяйся святым, Блэйн Малкомс. Я, может, и прикована к креслу, но я не слепая и не глухая.
– Я не желаю продолжать беседу в таком тоне. – Он встал. – Поговорим, когда ты успокоишься…
– Сядь! – крикнула она. – Я не позволю тебе сбежать с твоей французской шлюхой, как ты всегда делаешь! – Он вздрогнул, словно жена ударила его по лицу, а Изабелла злорадно продолжала: – Ну вот, наконец я это сказала. О Боже, ты никогда не узнаешь, сколько раз я была близка к тому, чтобы сказать это. Ты никогда не поймешь, как приятно это сказать. Шлюха! Проститутка!
– Если ты не угомонишься, я уйду, – предупредил он.
– Шлюха, – злобно повторила она. – Гулящая девка! Развратница! Он повернулся и, перепрыгивая через ступеньки, спустился по лестнице из беседки.
– Блэйн! – кричала ему вслед жена. – Блэйн, вернись!
Он не останавливаясь шел к дому, и ее тон изменился.
– Блэйн, прости. Извини меня. Пожалуйста, вернись. Пожалуйста!
Он не смог ей отказать. Неохотно повернул – и обнаружил, что от потрясения и гнева у него дрожат руки. Он сунул их в карманы и остановился на верху лестницы.
– Хорошо, – негромко сказал он. – Насчет Сантэн Кортни все правда. Я люблю ее. Но правда и то, что мы делали все возможное, чтобы избавить тебя от боли и унижения. Никогда больше не говори о ней так. Если бы она позволила, я уже много лет назад ушел бы к ней – и бросил бы тебя. Да простит меня Господь, но я бы ушел от тебя. Только она удержала меня здесь, только она держит меня здесь.
Изабелла тоже отрезвела и была потрясена не меньше его – вернее, так ему показалось, но когда жена снова посмотрела на Блэйна, он понял, что она изобразила раскаяние, лишь бы вернуть его в пределы досягаемости своего языка.
– Я не могу поехать с тобой в Берлин, Блэйн. Я уже спрашивала доктора Джозефа, и он запретил. Он говорит, что поездка убьет меня. Однако я знаю, что ты задумал – ты и эта женщина. Я знаю, ты использовал все свое влияние, чтобы Шасу Кортни взяли в команду – только чтобы дать ей предлог тоже поехать. Я знаю, что ты задумал замечательный отдых от законной жены, и не могу остановить тебя…
Он в гневной покорности развел руки. Бесполезно было протестовать. Голос Изабеллы снова перешел в резкий, пронзительный крик.
– Так вот, позволь тебе сказать – медового месяца, на который вы нацелились, не будет! Я уже сказала девочкам – и Таре, и Матильде Джанин, – что они едут с тобой. И сказала, и они вне себя от волнения. Теперь тебе решать. Либо тебе хватит жестокости огорчить своих дочерей, либо ты будешь в Берлине не Ромео, а нянькой. – Ее голос стал еще выше, а блеск глаз – мстительнее. – И предупреждаю, Блэйн Малкомс! Если ты откажешься взять их собой, я расскажу им почему. Господь свидетель, я расскажу им, что их любимый папочка – лжец и распутник!
