Теперь все по очереди заговаривали с Хендриком, и он понял, что подвергается какому-то испытанию. Он взглянул на Мозеса, и хотя выражение лица брата не изменилось, почувствовал, что Мозес подталкивает его к какой-то линии поведения. Старается предупредить, чтобы Хендрик и дальше молчал? Он сомневался, но тут Маркус Арчер отчетливо произнес:
– Конечно, организации профсоюзов среди черных рабочих самой по себе вполне достаточно для торжества революции…
Он произнес это с вопросительной интонацией, наблюдая за Хендриком, и Хендрик сам не мог бы сказать, откуда на него снизошло вдохновение.
– Не согласен, – сказал он, и все выжидательно посмотрели на него. – История борьбы свидетельствует, что самостоятельно рабочие способны усвоить только идею профсоюзов для объединения своих усилий в борьбе с эксплуататорами и правительством капиталистов. Но чтобы довести борьбу до победоносного завершения, необходимы профессиональные революционеры, связанные абсолютной верностью своим идеалам и воинской дисциплиной.
Это была почти дословная цитата из «Что делать?» Ленина, и Хендрик привел ее по-английски. Даже Мозес удивился такому достижению, а все остальные обменивались радостными улыбками. Хендрик оглядел всех и снова погрузился во внушительное молчание.
Этого оказалось достаточно. Больше ему говорить не пришлось. К наступлению ночи, когда остальные ушли в темноту, прощаясь и благодаря друг друга, и, хлопая дверцами, расселись по своим машинам, завели моторы и уехали по пыльной дороге, Мозес добился того, ради чего привел брата на «Ферму Ривония».
Хендрик стал полноправным членом Южно-Африканской коммунистической партии и Африканского национального конгресса.
* * *
Маркус Арчер отвел для Хендрика гостевую комнату. Хендрик лежал на узкой кровати и слушал, как Мозес и Маркус совокупляются в хозяйской спальне в конце коридора. Неожиданно Хендрик уверился, что сегодня посеяны семена его судьбы: в последние несколько часов определилось и его будущее, и как и когда он умрет. Засыпая, он погружался во тьму возбуждения и страха.
Мозес разбудил его еще затемно. Вместе с ними к «форду» вышел Маркус. Вельд побелел от изморози; белый налет хрустел под ногами и покрывал ветровое стекло «форда».
Маркус пожал Хендрику руку.
– Вперед, товарищ, – сказал он. – Будущее принадлежит нам.
Он остался в морозной темноте глядеть им вслед.
Мозес не сразу поехал обратно в город. Он припарковал машину под одним из высоких шахтных отвалов с плоской вершиной, и они с Хендриком поднялись по изрезанному эрозией склону – пятьсот футов крутого, почти вертикального подъема – и добрались до вершины, когда восходящее солнце расчистило горизонт и окрасило зимний вельд светлым золотом.
– Теперь ты понял? – спросил Мозес, когда они стояли плечом к плечу на краю пропасти, и неожиданно Хендрик, словно восход солнца, увидел весь грандиозный замысел брата.
– Ты не хочешь быть частью этого, – негромко сказал он, – даже самой главной частью. – Он широко развел руки, охватив все пространство под ними от горизонта до горизонта. – Ты хочешь все. Всю землю и все, что в ней есть.
Его голос был полон удивления перед грандиозностью этого замысла.
Мозес улыбнулся. Его брат наконец понял.
* * *
Они спустились с отвала и молча прошли к «форду». Молча поехали на «Ферму Дрейка», потому что не существовало слов, которые могли бы описать случившееся, как нет слов, удовлетворительно и достоверно описывающих рождение или смерть. Только когда они выехали за город и вынуждены были остановиться на перекрестке, где дорогу пересекала железнодорожная ветка, шедшая к одной из шахт, земная жизнь снова вмешалась.
Оборванный черный мальчишка, дрожа на зимнем северном ветру, подбежал к машине и помахал у стекла свернутой газетой. Мозес открыл окно, бросил мальчику медную монету и положил газету на сиденье между ними.
Хендрик заинтересовался и развернул газету так, чтобы оба могли видеть первую полосу. Шапка занимала целую колонку:
ОБЪЯВЛЕН СОСТАВ ОЛИМПИЙСКОЙ СБОРНОЙ ЮЖНОЙ АФРИКИ. НАРОД ЖЕЛАЕТ СПОРТСМЕНАМ УДАЧИ
– Я знаю этого белого парня! – воскликнул Хендрик, улыбаясь беззубым ртом: он узнал человека на одной из фотографий, сопровождавших текст.
– Я тоже, – согласился Мозес, но они смотрели на разные молодые белые лица в ряду снимков.
* * *
Конечно, Манфред знал, что дядя Тромп работает в самые необычные часы. Когда ночью, разбуженный переполненным мочевым пузырем, сонный Манфред выбирался из мастерской и брел к уборной у изгороди, он видел свет в окне дядиного кабинета.
Однажды не такой сонный, как обычно, Манфред свернул с тропы, пробрался через капусту тети Труди и заглянул в окно. Дядя Тромп сидел за своим столом, как косматый медведь, борода его была взъерошена, потому что он постоянно дергал ее и расчесывал толстыми пальцами, на крупном носу сидели очки в стальной оправе; он что-то свирепо бормотал и непрерывно писал на листах бумаги, разбросанных по столу, как обломки после урагана. Манфред решил, что дядя работает над очередной проповедью, и не счел странным то, что такая работа продолжалась каждую ночь почти два года.
Однажды утром по пыльной дороге подъехал на велосипеде цветной почтальон; он привез большой пакет, завернутый в коричневую бумагу и украшенный марками, наклейками и сургучными печатями. Тетя Труди водрузила загадочный пакет на столик в прихожей, и все дети отыскивали предлог сходить в прихожую и посмотреть на пакет, пока в пять часов не приехал в своей коляске дядя Тромп. Девочки с Сарой во главе побежали к нему и обступили, не давая выйти из коляски.
– Папа, тебе пришла посылка.
Они толпились за дядей Тромпом, пока он медленно разглядывал пакет и читал надписи на нем. Потом пастор достал из кармана жилета перочинный нож с перламутровой ручкой, попробовал остроту лезвия на подушечке большого пальца, перерезал веревку, которой был обвязан пакет, и осторожно развернул коричневую бумагу.
– Книги! – вздохнула Сара, и девочки разочарованно удалились. Остался только Манфред.
В пакете было шесть экземпляров одной и той же книги, совершенно одинаковых, в красных кожаных переплетах, с напечатанным сусальным золотом названием, сверкающим, только из-под пресса. Что-то в поведении дяди Тромпа и в напряженном выражении, с которым он смотрел на Манфреда, ожидая его реакции, насторожило юношу и подсказало, что эти книги почему-то очень важны.
Манфред прочел на верхней книге название и решил, что оно слишком длинное и неуклюжее: «Африкандер: его место в истории и в Африке».
Книга была написана на африкаансе, молодом языке, который все еще боролся за признание. Манфред нашел это необычным: все главные научные труды, даже написанные африкандерами, печатались на голландском. Он уже собирался сказать об этом, когда его взгляд упал на имя автора и он вздрогнул и ахнул:
