Сантэн с мрачным удовлетворением отметила, как тепло и уважительно ее приветствуют, какое внимание ей уделяют. Очевидно, роскошный турнир принес свои плоды и рассеял подозрения финансовых кругов. Пока никаких слухов относительно ее положения и репутации не возникло.
Она понимала, что это ненадолго, и оттого заранее сердилась. Она с сознательным пренебрежением обошлась с одной из самых честолюбивых хозяек Кейптауна, прилюдно отказавшись от ее приглашения, и сардонически отметила, как эта небольшая неучтивость только увеличила уважение к ней женщины. Но, продолжая играть в сложные светские игры, она все время смотрела поверх голов в поисках Блэйна.
Прозвучал гудок – последние предупреждение – и офицеры корабля, великолепные в своих белых тропических мундирах, прошли повсюду, вежливо сообщая:
– Корабль отплывает через пятнадцать минут. Просим всех провожающих сойти на берег.
Сантэн пожала руку мистеру Дейвенпорту и примкнула к процессии спускавшихся по крутому трапу на пристань. Здесь она задержалась в оживленной толпе провожающих и посмотрела вверх, стараясь увидеть Изабеллу и ее дочерей среди пассажиров, столпившихся у борта.
Сверху бросали пестро раскрашенные бумажные ленты, их развевал юго-восточный ветер и подхватывали руки на пристани, словно мириады хрупких пуповин соединяли корабль с сушей, – и вдруг Сантэн узнала старшую дочь Блэйна. Издали Тара в темном платье, с уложенными по моде волосами казалась взрослой. Рядом ее сестра высовывала голову из-за поручней и махала розовым носовым платком кому-то внизу.
Сантэн заслонила глаза и разглядела фигуру за двумя девочками. Лицо Изабеллы было в тени, и она показалась Сантэн последним предвестником трагедии, неумолимой силой, которая будет преследовать ее и лишит счастья.
– Боже, как бы я хотела ее ненавидеть, – прошептала она, проследила, куда смотрят девочки, и начала пробираться в ту сторону.
И увидела его. Блэйн забрался на тележку огромного погрузочного крана. Он был в тропическом костюме кремового цвета, с зелено-синим галстуком своей воинской части; широкополую белую панаму он снял и махал ею дочерям. Юго-восточный ветер бросил темные волосы ему на лоб, а его зубы на темном загорелом лице казались очень крупными и ослепительно белыми.
Сантэн отступила в толпу, откуда могла незаметно наблюдать за ним.
«Он единственное, чего я не потеряю. – Эта мысль ее утешила. – Он всегда будет моим – после того как у меня отберут Вельтевреден и Х’ани. – Ее вдруг одолело страшное сомнение. – Правда ли это? – Она попыталась отгородиться от этих сомнений, но они пробились в сознание. – Кого он любит, меня или ту, кем я стала? Будет ли любить меня, когда я стану обычной женщиной, без богатства, без положения, но с ребенком от другого мужчины? – От сомнений у нее в голове помрачилось, ей стало физически нехорошо, так что когда Блэйн поднес пальцы к губам и послал воздушный поцелуй худой, бледной, закутанной в плед фигуре в инвалидном кресле, Сантэн посмотрела на него и выражение любви и сочувствия на этом лице причинило ей мучительную боль. Она почувствовала себя одинокой и ненужной.
Щель между кораблем и пристанью медленно начала расширяться. Корабельный оркестр на прогулочной палубе заиграл «Да хранит вас Бог, пока мы не встретимся вновь»; одна за другой пестрые ленты серпантина рвались, планировали вниз и тонули в мутных водах гавани. Прощально заревел гудок, и буксиры вывели корабль через узкий проход в моле. Заработал двигатель, корабль быстро набирал скорость, у форштевня поднялась волна, и пароход величественно повернул на северо-запад, огибая остров Роббен.
Толпа вокруг Сантэн начала расходиться, и через несколько минут она осталась на пристани одна. Блэйн по-прежнему стоял над ней на тележке крана и, заслонив глаза панамой, смотрел через Столовый залив на уходящий корабль. Он больше не смеялся, широкий рот, который она так любила, не улыбался. Блэйн нес бремя, которое Сантэн поневоле делила с ним, и это соединялось с его сомнениями, так что тяжесть стала почти непереносимой. Сантэн захотелось повернуться и убежать. Но он вдруг опустил шляпу, повернулся и посмотрел на нее.
Она почувствовала себя виноватой в том, что следила за ним, таким беззащитным, в такой интимный момент, и выражение его лица изменилось, посуровело. Сантэн не могла его разгадать. Что это, негодование или что-нибудь похуже? Она этого так и не узнала: мгновение ушло. Он спрыгнул с тележки, приземлился, легко и грациозно для такого крупного мужчины, и медленно пошел туда, где она стояла в тени крана; шляпу он надел, ее поля закрывали его глаза, и Сантэн не знала, что в них; когда он остановился перед ней, она испугалась, как не пугалась никогда в жизни.
– Когда мы можем остаться наедине? – негромко спросил он. – Я больше не могу ждать ни минуты.
Все ее страхи, все сомнения отпали, она почувствовала, что так полна жизни и энергии, словно снова стала девочкой. От счастья у нее едва не закружилась голова.
«Он любит меня, – пело ее сердце. – Он всегда будет любить меня».
* * *
Генерал Джеймс Барри Манник Герцог приехал в Вельтевреден в закрытой машине, на которой не было никаких обозначений его высокой должности. Он был старым боевым товарищем Яна Кристиана Сматса. Оба доблестно сражались с англичанами во время бурской войны и оба принимали участие в мирных переговорах в Веренигинге, которыми закончилась война. Потом они вместе разрабатывали национальную конвенцию, которая привела к созданию Южно-Африканского Союза, и оба входили в состав первого правительства Луиса Боты.
С тех пор их пути разошлись, Герцог принял узкую доктрину с девизом «Южная Африка прежде всего», а Сматс стал международным политиком, одним из создателей Британского содружества наций и Лиги Наций.
Герцог был воинственно настроенным африкандером, именно он обеспечил языку африкаанс равные права с английским. Его политика «двух потоков» противостояла ассимиляции его Volk’а в обширной Южной Африке, и именно по его инициативе Британия в Вестминстерском статуте
[31]
признала равные права доминионов империи, включая право выхода из Содружества.
Высокий и внешне суровый, он представлял собой внушительную, грозную фигуру, когда вошел в библиотеку Вельтевредена, которую Сантэн без ограничений предоставила в их распоряжение. Ян Сматс встал со своего места за длинным, покрытым зеленым сукном столом и пошел ему навстречу.
– Итак! – сказал Герцог, ответив на рукопожатие. – У нас меньше времени для обсуждений и маневров, чем мы надеялись.
Генерал Сматс взглянул на сидящих за столом Блэйна Малкомса и Дениса Рейтца, своих доверенных людей, кандидатов на места в кабинете, но все молчали, пока Герцог и Николас Хавенга, министр финансов в правительстве националистов, не сели по другую сторону длинного стола. В семнадцать лет Хавенга воевал с британцами вместе с Герцогом, исполняя обязанности его секретаря, и с тех пор они были неразлучны. Хавенга занимал свой пост со времени победы двадцать четвертого года на выборах националистической партии Герцога.
