Она — Большая Черная Корова.
Она питает нас молоком из своих сосцов.
Она видит все и знает все.
Помолись за нас, Лусима Мама.
Опустившись на корточки перед мужчинами, шаманка задала ритуальные вопросы:
— Зачем вы пришли на мою гору? Чего хотите от меня?
— Мы просим тебя благословить наше оружие, — ответил Леон, — и умоляем открыть тропу, которой ходят большие серые.
Лусима поднялась и окропила «винчестер» кровью и молоком, осыпала табаком и солью.
— Пусть оружие это станет смертоносным глазом охотника. Пусть убивает все, на что ни падет взгляд его. Пусть пуля его летит к добыче так же верно, как пчела, возвращающаяся к улью.
Она подошла к Кермиту и, смочив кисточку из хвоста жирафа в смеси молока с кровью, побрызгала ему на голову.
— Да не уйдет добыча от того, у кого сердце охотника. Да не собьется он со следа ее. Да не укроется она от того, у кого глаз охотника.
Леон шепотом переводил слова шаманки Кермиту, а собравшиеся масаи после каждого ее заклинания хором подпевали:
— Как скажет Большая Корова, так тому и быть.
Закончив приговор, Лусима начала танец. Как и прошлый раз, босые ноги все быстрее и быстрее несли ее по кругу, стекающий по телу пот смешивался с жиром и охрой, и вся она сияла, словно вырезанная из янтаря фигурка. Круг сужался, ритм нарастал, пока женщина не рухнула с искаженным лицом на львиную шкуру. С прокушенных губ стекала на подбородок смешанная с кровью розоватая слюна, тело дергалось в судорогах, в горле клокотало, в уголках рта лопались пузырьки пены. Голос, когда она заговорила, прозвучал хрипло и густо, как у мужчины.
— В сторону дома идет охотник. Хитрый охотник слушает черного дрозда на рассвете. Трижды будет благословенен тот, кто ждет на вершине холма. — Она выдохнула и отряхнулась, как мокрый спаниель, вылезший из реки на берег.
— Ну, должен сказать, понять твою маму трудно. Подсказки довольно туманные, — сухо заметил Кермит за обедом, с удовольствием уплетая приготовленного Ишмаэлем жареного дикобраза. Мясо получилось нежное, как у молочного поросенка. — Тебе не показалось, что она посоветовала забыть про охоту и отправиться домой?
— Разве твой индейский шаман не говорил, что когда речь идет об оккультных предсказаниях, нужно принимать во внимание все возможные значения каждого слова? Ничего нельзя понимать буквально. Например, когда я попросил ее о помощи в прошлый раз, Мама Лусима сказала, что мне нужно следовать за сладкоголосым певчим. Оказалось, это птичка, которая называется медоуказчик.
— Наверно, у нее склонность к орнитологии — мне она тоже про птиц говорила, но только про черных дроздов.
— Начнем сначала. Она велела пойти домой или в сторону дома?
— В сторону дома! Мой дом в Нью-Йорке.
— Будем считать, направление задано — северо-запад с небольшим смещением в сторону севера.
— Поскольку других предложений нет, попробуем этот вариант, — согласился Кермит.
Направление определили по армейскому компасу, который Леон прихватил с собой из полка. Первую ночь провели, укрывшись под скалой. Встали на рассвете. Дожидаясь солнца, пили кофе. Внезапно Лойкот насторожился и поднял руку. Все замолчали и прислушались. Звук был такой слабый, что уловить его удалось, только когда ветер стих.
— Что это, Лойкот?
— Чунгаджи перекликаются. — Юный масаи встал и взял копье. — Мне нужно подняться на холм, чтобы услышать, что они говорят. — Он исчез в темноте.
— На человеческие голоса не похоже, — заметил, послушав странные звуки, Кермит. — Больше на чириканье воробьев.
— А может, черных дроздов? Лусима Мама говорила о черных дроздах на рассвете.
Они рассмеялись.
— Наверное, ты прав. Подождем, пока Лойкот вернется с новостями.
Голос юноши прозвучал ближе и яснее, а потом начался обмен последними слухами, продолжавшийся до тех пор, пока солнце не вышло из-за горизонта. Только тогда наконец наступила тишина — поднявшийся ветер и усиливающаяся жара сначала затруднили, а потом и свели на нет возможность общения. Вскоре вернулся Лойкот. Вернулся с важным видом, чуть не лопаясь от сознания собственной значимости. Было ясно, что если он и соизволит заговорить, то лишь после того, как его хорошо об этом попросят.
На поклон к гордецу вышел Леон.
— Скажи мне, Лойкот, о чем ты разговаривал со своими братьями?
— У них там много говорят о сафари с десятью тысячами носильщиков и мзунгу, о лагере на Эвасо-Нгиро и о короле земли под названием Эмелика, убившем много животных.
— О чем говорили потом?
— О болезни красной воды, что поразила скот возле Аруши. Десять коров подохло.
— А о слонах в Рифтовой долине речь не заходила?
— Заходила, — кивнул Лойкот. — И все сошлись на том, что как раз сейчас они спускаются в долину. В последние дни чунгаджи видели много слонов между Маралалом и Камноро. В одном стаде было три больших самца. — Тут он наконец не выдержал, улыбнулся и заговорил своим обычным тоном, не важничая. — Если мы хотим перехватить их, М'бого, надо быстро идти на север, пока они не ушли в Самбуруленд и Туркану.
Маниоро и Лойкот бежали впереди, длинными, высокими скачками, как они выражались, «пожирая жадно землю». Два всадника трусили за ними, а сзади тащился на муле Ишмаэль. Второй мул, груженный горшками, сковородками и припасами, следовал за ним на поводу.
Кермит пребывал в своем обычном неугомонном настроении.
— Добрый конь под седлом, ружье в руке, большая охота впереди! Вот это жизнь для мужчины.
— Я для себя другого занятия не представляю, — согласился Леон.
Кермит натянул вдруг поводья, надвинул на глаза шляпу, прикрываясь от солнца, и повернулся к серым кустам слева.
— Вижу там здоровенного куду. Меллоу меня к таким не подводил.
— Тебе нужен еще один куду? Или слон со стофунтовыми бивнями? Решай сам, приятель. Выбирай что-то одно. И то и другое не получится.
— Почему это?
— Слон-великан, о котором ты мечтаешь, может быть, уже ждет тебя за следующим холмом. Ждет, что ты поставишь ему клеймо на задницу. Услышит выстрел — сорвется. И не остановится, пока не переберется через Нил.
— Ну вот, только настроение испортил. Ты ничем не лучше Фрэнка Меллоу, — бросил Кермит и поскакал за успевшими уйти вперед Маниоро и Лойкотом.
Во второй половине дня плоский горизонт взбугрился линией холмов — как сжатая ладонь костяшками пальцев. Под одним из них, самым высоким, устроили привал. На следующее утро, перед рассветом, выпили кофе у костра и, оставив Ишмаэля с лошадьми — свернуть лагерь и навьючить мула, — поднялись на вершину. Лойкот позвал своих братьев за долиной. Ответ пришел почти сразу — ослабленный расстоянием крик из затаившихся обрывков ночи. Закончив продолжавшийся несколько минут разговор, юный масаи повернулся к Леону.
