— Поцелуй меня, мой милый. Я так долго этого ждала.
Их губы встретились, как трепещущие крылья порхающих бабочек, и через мгновение жар страсти захватил Леона. Он с жадностью впитывал тепло ее языка, вкус ее рта. Их первый поцелуй длился мгновение и вечность. Наконец они оторвались друг от друга.
— Я знал, что люблю тебя, но до сего момента не понимал, насколько сильно, — тихо сказал он.
— У меня такое же чувство, — ответила она. — Я не понимала, что значит верить и любить.
— Тебе нужно идти. Еще немного, и я просто не отпущу тебя.
Ева посмотрела в сторону озера. Морани и зрители возвращались. Несколько человек несли подвешенные к шестам тела двух убитых львов.
— С ними Густав и Хенни. Они скоро будут здесь. Будет лучше, если они меня не увидят и не узнают, где я. — Она быстро поцеловала его в губы и отстранилась. — Буду ждать твоего возвращения. Каждый день, каждый миг без тебя — вечность и мука.
Не говоря больше ни слова, она подобрала юбки и выбралась из кабины. Маниоро и Лойкот ждали ее внизу, и все трое сразу побежали к деревьям, скрытые от Хенни и Густава фюзеляжем аэроплана. У самой рощи Ева остановилась, оглянулась и помахала рукой. Еще секунда, и они скрылись в чаще, а Леона накрыла вдруг такая волна отчаяния, что ему пришлось собрать все самообладание, чтобы приготовиться к встрече Густава, который уже поднимался по лестнице.
Забравшись в кабину, немец упал на колени перед телом господина.
— Господи! Он умер! — Слезы искреннего горя брызнули из глаз и покатились по обветренным щекам. — Прошу тебя, Господи, пощади его! Он был мне больше чем отцом.
О Еве фон Вельберг преданный механик и не вспомнил.
— Он еще не умер, — бросил деловито Леон, — но, несомненно, умрет, если ты не запустишь двигатели и я не доставлю его как можно скорее к врачу.
Густав и Хенни взялись за работу, и через пару минут все четыре мотора уже прогревались, ворча и выбрасывая в воздух сизоватый, с запахом касторового масла, дымок. Леон развернул «Бабочку» носом к ветру, подождал, пока все двигатели заработают в унисон, и, обернувшись к Хенни и Густаву, крикнул:
— Держите его крепче!
Они опустились возле самодельных носилок, на которых покоился граф, и прижали их к полу. Двигатели взревели, и аэроплан покатился вперед. Поднявшись над озером, Леон посмотрел в сторону леса. Взгляд его быстро нашел Еву и двух ее спутников примерно в четверти мили от берега. Все трое бежали, Ева чуть позади масаи. Услышав гул аэроплана, она остановилась, посмотрела вверх и, сняв шляпу, помахала ею. Волосы рассыпались по плечам. Она смеялась, и Леон знал — этот смех для него. Не в первый уже раз он подивился смелости и твердости этой женщины. Сердце сжалось от любви к ней, но помахать в ответ Леон не решился, чтобы не привлекать к беглянке внимание Густава. Набирая высоту и скорость, «Бабочка» устремилась в сторону Найроби.
Солнце опускалось к горизонту, когда Леон посадил «Бабочку» на полосу у Тандала-Кэмп. В лагере было тихо и пустынно — их никто не ждал. Он подвел аэроплан к ангару, где стоял открытый автомобиль графа, и заглушил двигатели. Втроем они подняли носилки и осторожно спустили на землю.
Леон осмотрел графа: дыхание не ощущалось, кожа мертвенно-бледная, влажная и холодная на ощупь. Признаков жизни немец не подавал. Неужели умер? Радости хватило ненадолго — прикоснувшись к шее под ухом, он ощутил слабое и нерегулярное биение, а приложив ухо к губам, уловил движение воздуха.
Любой другой на месте Отто фон Мирбаха давно бы отдал концы, а этот мерзавец крепок, как слоновья задница, с горечью подумал Леон и взглянул на Густава.
— Подгони машину.
Носилки положили на заднее сиденье, там же сели Густав и Хенни. Убедившись, что они устроились, Леон мягко тронул с места. Ехали осторожно, избегая выбоин и кочек.
Госпиталь представлял собой небольшое здание, сложенное из сырцового кирпича и крытое тростником. Располагалось оно через дорогу от новой англиканской церкви и вмещало в себя лечебное отделение, некое подобие операционной и две крохотные палаты. Не обнаружив на месте ни одной живой души, Леон поспешил к коттеджу с тыльной стороны госпиталя.
Доктор Томпсон ужинал с женой, но, едва услышав, что случилось, они поднялись из-за стола и последовали за Леоном. Миссис Томпсон была единственной в колонии профессиональной медсестрой, и она сразу взялась за дело. Следуя ее распоряжениям, Густав и Хенни перенесли графа из машины в лечебное отделение и переложили на смотровой стол. Пока доктор срезал наложенные второпях повязки и жгуты, они притащили оцинкованную ванну и наполнили ее горячей водой, в которую миссис Томпсон вылила кварту концентрированного калия йодида. Потом графа сняли со стола и опустили в дымящееся варево.
Нестерпимая боль вырвала Отто фон Мирбаха из сумрака комы. С криком очнувшись, он забился в судорогах и попытался вырваться из едкого антисептика. Его удержали, безжалостно подавив сопротивление, чтобы йод впитался в ужасные глубокие раны. При всей антипатии к графу, Леон не мог оставаться свидетелем этой душераздирающей сцены. Отступив к двери, он незаметно выскользнул из помещения на свежий воздух.
Солнце село, когда Леон добрался до взлетной полосы. Там уже были двое механиков Мирбаха, Пауль и Людвиг; услышав шум двигателей, они пришли узнать, что случилось. Леон вкратце рассказал о последних событиях и постигшем графа несчастье.
— Мне нужно вернуться. Никто не знает, где фрейлейн фон Вельберг. Она осталась там одна, и ей может угрожать опасность. Топливные баки «Бабочки» почти пусты. Что со «Шмелем»?
— Мы заправили аэроплан сразу после того, как вы прилетели, — ответил Людвиг.
— Помогите завести моторы.
Леон повернулся к машине, и механики побежали за ним.
— Нельзя лететь в темноте! — запротестовал немец.
— Луна почти полная и вот-вот взойдет. Будет светло как днем.
— А если тучи?
— В это время года их не бывает. Все, хватит спорить. Лучше помоги завести эту птичку. — Леон забрался в кабину, но, едва начав проверку приборов, остановился — от дороги донесся приближающийся стук копыт. — Черт бы их побрал, — пробормотал он под нос. — А я-то надеялся улизнуть потихоньку, не привлекая лишнего внимания. Интересно, кого это принесло?
В темноте ночи проступили очертания лошади и всадника. Еще немного… Леон вздохнул. Даже не различив еще лица, он узнал высокого, плотного человека в седле.
— Дядя Пенрод!
Всадник натянул поводья.
— Леон! Ты?
— А кто же еще, сэр?
Ему стоило трудов не выказать огорчения.
— Что тут происходит? — спросил бригадир. — Мы с Хью Деламером обедали в клубе, когда услышали шум аэроплана. И почти сразу полетели слухи. Кто-то увидел, как фон Мирбаха несли на носилках. Заговорили о несчастном случае, о том, что графа покусал лев, что фрейлейн фон Вельберг то ли погибла, то ли пропала. Я сразу отправился в госпиталь, но там сказали, что док занят и поговорить со мной не сможет. Только тогда до меня дошло, что в колонии всего лишь два человека умеют управлять аэропланом и если Отто фон Мирбах на операционном столе, то на «Бабочке» прилетел ты. И вот я здесь.
