Последние слова разрушили для Анны очарование услышанного; она вспомнила о своей роли дуэньи и пристально взглянула на Сантэн.
— Дождь кончился, — строго сказала она и начала собирать ощипанные тушки голубей.
Сантэн огромными, сияющими темными глазами продолжала смотреть на Майкла.
— Когда-нибудь я отправлюсь в Африку, — негромко сказала она, и он ответил на ее взгляд и кивнул:
— Да, когда-нибудь.
Они словно обменялись клятвой. Взаимное решение, твердое и понятное обоим. В это мгновение она стала его женщиной, а он — ее мужчиной.
— Пошли, — настойчиво сказала Анна от дверей амбара. — Идем, пока снова не начался дождь.
Оба с видимым усилием встали и последовали за ней в мокрый, пронизанный дождем мир.
Они плелись на налитых свинцом ногах по аллее к шато, шли бок о бок, не касаясь друг друга, но так остро ощущая взаимное присутствие, как будто обнимались.
И тут в сумерках показались самолеты, низкие и стремительные, рев их моторов, когда они пролетали над головой, поднялся до крещендо. Впереди шел зеленый «сопвич». С этого угла голова Эндрю им не была видна, но виднелись пробоины в ткани крыльев — следы пуль «шпандау», разрывавших корпус.
На пяти самолетах, следовавших за Эндрю, тоже остались следы обстрела. В их крыльях и фюзеляжах светились прорехи и отверстия.
— День был тяжелый, — сказал Майкл, запрокинув голову.
Еще один «сопвич» шел за остальными, его двигатель кашлял и захлебывался, за самолетом тянулся след пара; крыло, у которого была перебита тяга, торчало под углом. Сантэн, глядя на этот самолет, вздрогнула и прижалась к Майклу.
— Кто-то сегодня погиб, — прошептала она. Он не знал, что ей ответить.
— Завтра вы тоже полетите с ними.
— Не завтра.
— Ну, тогда послезавтра или послепослезавтра.
И снова отвечать не требовалось.
— Мишель, о Мишель! — В ее голосе звучала физическая боль. — Я должна встретиться с вами наедине. У нас может никогда, никогда не быть другой возможности. Отныне мы должны каждую драгоценную минуту жизни проживать так, словно она последняя.
Потрясение от ее слов было подобно удару. Он не мог говорить, а она еле слышно прошептала:
— Амбар.
— Когда?
Он обрел дар речи, но собственный голос показался ему хриплым.
— Сегодня вечером, около полуночи. Я приду, как только смогу. — Она посмотрела прямо ему в лицо: приличия и условности сгорели в горниле войны. — Будет холодно. Принеси одеяло.
Повернулась и побежала вдогонку за Анной, оставив Майкла неуверенно и с восторгом глядеть ей вслед.
* * *
Майкл вымылся у колонки возле кухни и снова надел китель. Когда он вошел на кухню, пирог с голубями и свежими трюфелями под хрустящей коричневой корочкой распространял упоительный аромат, а Сантэн, не протестуя, все наполняла и наполняла стакан отца. То же самое она делала и для Анны, но гораздо хитрее, так что Анна не замечала, хотя ее лицо краснело все больше, а смех становился все более хриплым.
Сантэн поручила Майклу командовать граммофоном «Голос его хозяина»*, своим самым ценным имуществом, и вменила ему в обязанность менять восковой диск, как только предыдущий кончится. Из большой медной трубы загремела запись «Аиды» Верди в исполнении оркестра «Ла Скала» под управлением Тосканини, наполняя кухню великолепными звуками. Когда Сантэн принесла тарелку с куском пирога туда, где напротив графа сидел Майкл, она коснулась шеи молодого человека, этих темных шелковых кудрей, и, наклонившись над ним, прошептала на ухо:
— Я люблю «Аиду», а вы, капитан?
Граф подробно расспрашивал Майкла о продукции его семейной фермы, и Майклу трудно было сосредоточиться, чтобы ответить.
— Мы выращиваем довольно много черной акации, но отец и дядя убеждены, что после войны автомобили полностью заменят лошадь, поэтому спрос на конскую упряжь и соответственно на обработку кожи резко упадет.
— Как жаль, что лошадь должна уступить этим шумным, вонючим дьявольским сооружениям, — вздохнул граф, — но, конечно, они правы. Будущее за бензиновыми моторами.
— Сейчас мы заменяем акацию сосной и австралийским эвкалиптом — для производства крепежных стоек для шахт и сырья для бумаги.
— Очень разумно.
— Еще, конечно, у нас есть сахарные плантации и скотоводческие ранчо. Дядя считает, что скоро корабли оборудуют холодильниками и они смогут развозить нашу говядину по всему миру.
Чем дольше граф слушал, тем больше был доволен.
— Пейте, мой мальчик, — говорил он с искренним одобрением. — Вы почти ничего не пили. Вам не нравится?
* Известная фирма по производству звуковоспроизводящего оборудования.
— Замечательно, великолепно, но le foie, моя печень.
Майкл схватился за ребра, и граф сочувственно и озабоченно заохал. Француз, он понимал, что большинство болезней и горестей мира связаны с плохой работой этого органа.
— Ничего серьезного. Но пусть мое нездоровье вам не мешает. Майкл сделал самоуничижительный жест, и граф послушно наполнил свой стакан снова.
Подав мужчинам ужин, женщины принесли к столу свои тарелки и тоже сели. Сантэн сидела рядом с отцом и почти ничего не говорила. Она с деланным вниманием поворачивала голову от одного к другому, пока Майкл не почувствовал легкое давление на лодыжку и с веселым ужасом ощутил, что она вытянула под столом ногу и касается его. Он виновато заерзал под взглядом графа, не смея посмотреть на Сантэн. Подул на пальцы, как будто обжег их, и быстро заморгал.
Сантэн убрала ногу так же незаметно, как приблизила. Майкл выждал две-три минуты, прежде чем протянуть свою. Он нашел ее ногу и зажал между своими; краем глаза он заметил, как девушка вздрогнула и ее щеки и уши залила волна темного румянца. Он посмотрел прямо на нее и никак не мог оторвать взгляда, пока граф не повысил голос.
— Сколько? — чуть резче, чем следовало, повторил он, и Майкл виновато отдернул ногу.
— Простите, я не расслышал.
— Капитан плохо себя чувствует, — быстро и чуть задыхаясь вмешалась Сантэн. — Его ожоги еще не зажили, и он слишком много работал сегодня.
— Не будем без необходимости задерживать его, — с готовностью подхватила Анна, — если он закончил ужин.
— Да, да. — Сантэн встала. — Надо отпустить его домой отдыхать.
Граф глядел расстроенно — у него отбирали собутыльника, но Сантэн успокоила:
— Не тревожься, папа, посиди здесь, допей вино.
Анна проводила пару из кухни на темный двор и подбоченясь стояла рядом, взирая на них точно орлица, пока они застенчиво прощались. Она выпила слишком много кларета, что притупило ее острое, как бритва, чутье, не то непременно удивилась бы, почему это Сантэн так торопится усадить Майкла на мотоцикл.
