— Очень интересно! Можно подумать, что я люблю! —
возмутилась я. — Если другого выхода нет!
— Послушай, — перебил он, — а что там на
самом деле случилось с машиной?
— А ты что — не знаешь? Машина взорвалась, в ней
бандиты, — неохотно ответила я. — Если же тебя интересует, не я ли
подложила в машину взрывное устройство, то отвечу: не я.
А кто это сделал — тебе знать не нужно. Как выражались твои
знакомые, которые отлупили тебя в подвале, — меньше знаешь — крепче спишь.
Вспомнив про бандитов, ненаглядный поглядел на меня с тоской
во взоре.
— Если бы не подвернулась машина с бомбой, нас бы уже
не было в живых, — мстительно заговорила я. — Надеюсь, ты понимаешь,
что, получив деньги, они бы нас убили.
— Понимаю, — неожиданно здраво ответил он.
— Вот и умница! — обрадовалась я. — Так что
сделай все, как я тебе сказала, и вскоре этот неприятный инцидент забудется.
Вон моя маршрутка. Прощай, дорогой Гера! Спасибо за цветы! Кстати, ответь,
только честно: принести цветы ты сам решил или сестра посоветовала?
Он не ответил, только отвернулся, и я поняла, что о цветах
позаботилась сестра. Но ненаглядный смотрел виновато и ужасно покраснел, прямо
стал весь багровый. Это хорошо, ему на пользу. Только какое мне до этого дело?
Уж больше-то я точно его никогда не увижу!
Секретарша поставила на стол чашку кофе и, взглянув на шефа,
мгновенно упорхнула, плотно затворив за собой дверь кабинета.
Он остался один. Он всегда был один. Ни на кого нельзя было
положиться. Все вокруг только и ждали, когда он совершит какой-нибудь промах,
когда он споткнется, чтобы наброситься всей стаей и разорвать, разорвать на
куски… Никому нельзя верить. Правильно поступал товарищ Сталин: никому не
доверял, никого не приближал надолго. Незаменимых у нас нет… И еще: нет
человека — нет проблемы…
Но вот ведь, нет больше этого поганого упрямого старика, а
проблема есть. И никак не исчезает эта чертова проблема… Конечно, он
погорячился тогда, не удержал себя в руках, да что уж теперь об этом говорить.
Теперь важно, чтобы не пронюхал никто из этой чертовой стаи, из этой своры.
Ну что же этот хваленый специалист не звонит? Ведь ему дан
номер мобильного телефона, купленного специально для одного звонка. Как было бы
славно: зазвонил бы сейчас телефон, мужской голос спросил бы: «Это Алексей?
Нет? Извините. Я ошибся номером». И все. Можно выбросить этот мобильник и
успокоиться: нет человека — нет проблемы.
Хозяин кабинета уставился на чертов телефон, который и не
думал звонить.
Специалиста рекомендовали очень надежные люди. Конечно,
хозяин кабинета обращался к ним не сам, не напрямую, как можно… И вот вам этот
«профи»: две неудачные попытки — сначала задушил какую-то совершенно
постороннюю девицу, потом вообще взорвал целую банду, а проблема по-прежнему не
решена. Сегодня у него последний шанс, абсолютно верный случай. Для хорошего
снайпера не вопрос. Он должен был позвонить уже час назад… Неужели снова
прокол, неужели проклятая баба опять вывернулась, опять выжила, благодаря
своему немыслимому, феноменальному везению?
Хозяин огромного кабинета пригубил кофе, поморщился и
отставил чашку.
Кофе совершенно остыл.
Дома я поставила голубые гиацинты в вазочку и долго ими
любовалась. Ведь совершенно не важно, кто подарил цветы, приятно, что они есть
и стоят тут такие милые… После сегодняшней истории в башне на меня снизошло
умиротворение. Я устала. Мне хотелось просто отдохнуть, посидеть у телевизора.
Отец с гордостью показывал мне, как он ловко управляется с
техникой. Я помогла маме разобраться в инструкции к кухонному комбайну, мы
поужинали, а потом все семейство уселось перед телевизором.
Передавали новости. Конечно, про взорвавшуюся машину с
бандитами не было сказано ни слова — много чести. Не настолько важные персоны,
чтобы упоминать о них в новостях несколько раз. Сегодня журналистов волновало
совершенно другое происшествие.
Заседание комиссии по строительству детского
развлекательного центра, то бишь «Невского Диснейленда», сегодня опять не
состоялось. Но вездесущие репортеры пронюхали, что дело было вовсе не в болезни
профессора Шереметьева. Профессор исчез. То есть, последний раз его видели в
среду днем, он читал лекцию в институте Гидрометеорологии на кафедре охраны
окружающей среды. Кроме этого, он еще работал в университете на геологическом
факультете, но в тот день, в среду, на вечерние лекции профессор не явился.
Близкие профессора — у него была большая семья — жена, дети и внуки — забили
тревогу, обзвонили все больницы и обратились в милицию рано утром в четверг. Но
там, как водится, ответили, что заявление в розыск они могут принять только
через три дня. Они охотно верят, что заслуженный деятель науки, действительный
член Парижской академии естественных наук и профессор Санкт-Петербургского
университета Александр Валерианович Шереметьев не может загулять в компании с
друзьями так, чтобы не прийти домой ночевать, но закон есть закон и порядок
есть порядок. Нужно выждать три дня. Родные профессора на все звонки отвечали,
что профессор болен. И только в понедельник компетентные органы приняли
заявление о том, что профессор исчез, и объявили розыск.
— Машиной сбило! — авторитетно заявил отец. —
Эти сволочи так гоняют…
— Всех, кто видел этого человека где-либо во второй
половине дня, просим сообщить по телефону. — На экране появились номер телефона
милиции, а потом фотография.
Она была черно-белая, очевидно, из личного дела. Профессор
на фото выглядел каким-то угрюмым. Но ведь на документах люди всегда
неестественно серьезны. Что, у родных нормальной фотографии не было, что ли?
— Нельзя, наверное, — вздохнул отец, уловив мое
возмущение. — В компетентные органы официальную надо.
— Ну как можно узнать человека по такой фотографии?
Хотя, как ни странно, мне лицо профессора показалось
знакомым. Эти гладко зачесанные редеющие волосы, крупный нос, слегка нависшие
брови… Ерунда какая-то, пойду спать, хоть и не поздно еще. Кто знает, что будет
завтра?
Петр Степанович Вахромеев, который так безуспешно ждал
звонка, вызвал своего референта Копы лова и, не успела закрыться за ним дверь
кабинета, прошипел:
— Где твой чертов специалист?
Копылов испуганно огляделся по сторонам и приложил палец к
губам. Вахромеев и сам понимал, что все помещения Управления прослушиваются и
ни в коем случае нельзя разговаривать на опасные темы в кабинете, но не мог
справиться со своей злостью.
— Конспиратор хренов! — прошипел он, но встал
из-за стола и быстрым шагом покинул кабинет.
— Меня нет! — злобно кинул он привыкшей ко всему
секретарше и пошагал в гараж.
Референт еле поспевал следом. В гараже они сели не в
служебный «вольво» Вахромеева, а в скромные «Жигули» Копылова, — «вольво»
наверняка так же напичкан электроникой, как и кабинет. Выехали на улицу,
остановились в первом переулке. Вахромеев развернулся всем корпусом к референту
и рявкнул:
