— Когда покажете мне приказ о разжаловании или изгнании из армии, тогда называйте Игорем Васильевичем и на «вы». А пока, даже здесь, я для вас подполковник.
— Здесь вы подследственный. Вот так!
— Да пошел ты! Либо обращайся ко мне как положено, либо беседуй с кем-нибудь другим!
— Хорошо, товарищ подполковник. Вы знаете, какого рода преступление совершили?
— Слушайте, майор, здесь не место играть в шарады. Установить, какого рода преступление я совершил и совершал ли его вообще, — ваше дело, а не мое. Даже если я что-то и сделал не так, на себя клепать не стану.
Трескун скорчил недовольную гримасу.
— Хорошо, объясняю. Мы имеем дело с неповиновением. — Майор пододвинул к себе Уголовный кодекс в замусоленной обложке. Открыл страницу, отмеченную закладкой. — Неповиновение, то есть открытый отказ от выполнения приказа командира, а равно иное умышленное неисполнение приказа, совершенное в военное время или в боевой обстановке, карается смертной казнью…
— Вы, законник, — вспылил Полуян, — покажите мне документ, в котором сказано, что в стране объявлено военное положение, что Россия ведет войну.
Майор смутился. Захлопнул книжку.
— А как вы назовете то, что происходит в Чечне?
— А что там происходит?
— Не делайте вид, что ничего не понимаете. Вы же знаете, что там и как.
— Знаю. Но предоставьте мне документ, в котором зафиксировано, что в России введено военное положение, и я нахожусь в боевой обстановке. Вы можете это сделать?
— Ладно, прекратим дискуссию. — Трескун спасовал. — Давайте по сути дела.
— Нет уж, позвольте. Запишите в протокол, что подследственный потребовал показать ему документ об объявлении Россией войны республике Чечне. Ведь о смертной казни вы заговорили не случайно… Пытаетесь меня запугать?
— Что вы еще потребуете? — Трескун не собирался сдаваться, хотя и вынужден был признать: подполковник сразу нащупал самое слабое звено в возможной цепи обвинений.
— Пока ничего. А дальше — посмотрим.
— Подполковник Полуян, вы женаты?
— Какое это имеет отношение к делу?
— Самое прямое. Обязанность следователя не просто доказать факт преступления, но и создать психологический портрет преступника. — Трескуну явно нравилось рассуждать, и он изрекал свои мысли с апломбом, хотел казаться человеком проницательным, способным все понять, во всем разобраться.
— Ах, вот как? — Полуян усмехнулся. — А мне раньше почему-то казалось, что следователь должен беспристрастно изучить факты и установить, виновен или не виновен человек. А вы заранее решили, что я преступник, и составляете мой психологический портрет. Славно…
— Не выступайте, не надо. — Трескун заершился. — Повторяю вопрос: вы женаты?
— Был.
— Разведены?
— Нет, но разведусь.
— В чем причина вашего нежелания жить с женой?
— У меня таких причин нет. Зато они есть у нее. И весьма веские.
— Какие именно?
— Может быть, вам лучше спросить у нее?
— Но вы тоже их знаете?
— Вот именно, тоже. Одна из таких причин заключается в том, что я, подполковник, командир батальона, живу в доме барачного типа в одной комнате. С сортиром в конце длинного коридора. С умывальником в другом конце. Жене это не нравится. Она очень избалована. Ей хочется иметь собственный умывальник и ванну в придачу. Она говорит, что всегда найдет себе коммерсанта, который купит ей не только квартиру, но и целый дом.
— Все ясно.
— А еще вы можете к чертам моего портрета записать следующее. Служу двадцать лет. А купить жилья не могу. Может быть, я пропиваю деньги? Вроде не с чего, зарплату мне выдают раз в два-три месяца.
Полуян понимал: Трескун пытается вырыть для него яму, а землю подгрести под себя, себе под ноги. Построив надежный пьедестал, он надеется возвыситься, полагает, что имя его верняком прогремит во всех отчетах, которые дойдут до Москвы. Зря, что ли, таких учат на юридических факультетах?
Полуян действительно не знал, где сейчас Валентина Ивановна Зеркалова, в замужестве носившая его фамилию. После очередной размолвки она собрала чемодан, оставила записку: «Не ищи» — и уехала, не сообщив, куда направляет свои стопы.
14
Мацепуро неторопливо пересек летное поле и вернулся в автобус. На него вопросительно уставились глаза террористов и заложников. Главарь встретил у входа.
— Заждался, Рахман? — Мацепуро пристально посмотрел на чеченца.
Глаза боевика хищно сузились. Он не ожидал, что его раскроют так быстро, и эта оперативность изрядно его напугала.
— Хватит! Когда будут деньги? Когда вертолет?
— Рахман, ты когда-нибудь видел миллион долларов? Мне кажется — нет.
— Кто не видел?! — Рахман брызгал слюной. Да, он не видел миллиона долларов. Он никогда не держал в руках даже тысячи. Что из того? Это разве дает право русскому насмехаться над ним? Нет, не дает. Теперь у него будет миллион. Сами ему принесут. И он увидит его. Увидит и пощупает.
— Не обижайся, Рахман, — сказал Мацепуро примирительно. — Я тоже не видел миллиона долларов. Можешь смеяться. — Мацепуро развел руками. — Но я подсчитал: если тебе привезут сумму в банкнотах по доллару, чемодан потянет на сто килограммов.
Рахман никогда не задумывался над такими пустяками, как вес добычи. Сообщение Мацепуро его ошеломило: что, если и в самом деле ему припрут стокилограммовый ящик?
— Ты говоришь правду? Почему русский миллион не много, а американский — много?
Мацепуро пожал плечами.
— Потому, что у американцев нет бумажек по сто тысяч. Хочешь, давай считать вес?
— Не надо. Я не возьму такой большой миллион. Пусть будет поменьше. Не сто кило.
— Тогда придется долго ждать. Пока соберут банкноты по сто долларов.
— Э! — Рахман замахал руками. — и по сто не надо. Их американцы будут менять на новые. Давай по пятьдесят.
— Хорошо-хорошо. Только доллары у нас не печатают. Придется ждать.
— Где вертолет?
— Слушай, ты в какой стране живешь? Думаешь, я суну руку в карман, а там миллион баксов, суну в другой — там вертолет? Вот запросили «Трансперелет», они обещали прислать машину. Снимут с сельхозработ.
— В Ковыльной у вас стоит вертолетный полк.
— Смотри, Рахман, ты все знаешь! Только военного вертолетчика я тебе не дам.
— Почему? — Рахман закусил губу.
— Военного ты убьешь. Разве не так?
