Почему я должен напоминать тебе, как надо писать? — И тут же, почти взахлеб продекламировал. — Начальник Генерального штаба, тире, первый заместитель министра обороны… Нельзя же в самом деле так обрезать должности…
— Сделано, — доложил я с подобающей степенью рвения.
Макеев старался не смотреть в мою сторону. Епишев крутил в пальцах авторучку.
— Дальше.
— Начальник Главного политического управления генерал армии А.А. Епишев…
— Ну нельзя так! Нельзя! — Калашник сморщился как от зубной боли и пристукнул ладонью по столу. — Сколько можно так самовольничать? Надо писать: «Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-Морского Флота». Неужели не понятно, что по газете во всех вооруженных силах сверяют жизнь?
Макеев не выдержал и бросил на меня бронепрожигающий взгляд: ах, ты, раздолбай Мамай губастый! Как же тебе не стыдно подставлять так себя, меня и газету!
— У меня так и написано, — пытался оправдаться я. — А прочитал для сокращения времени.
— Нет! — Калашник поднял перст указующий. — Изволь в вопросах принципиальных обходиться без всяких сокращений.
— Хорошо, дальше, — сказал Епишев.
— «Главнокомандующий ракетными войсками стратегического назначения Маршал советского Союза Н.И. Крылов…»
— Стоп, стоп, — теперь уже по столу постучал Епишев. — Дальше должностей не перечисляй. В конце концов мы даем в газете не штатное расписание. Называй только звания.
— «Маршал Советского Союза Н.И. Крылов, Маршал Советского Союза В.И. Чуйков…»
— Стой, не спеши, — остановил меня Калашник и посмотрел на Епишева. — Я думаю, Алексей Алексеевич…
Тот утвердительно кивнул, хотя Калашник так и не сообщил того, о чем он думает. Видимо, мой промах государственным мужам был столь очевиден, что им хватило простого намека.
— Кто там у тебя по списку после Чуйкова? — задал вопрос Калашник.
— Главный маршал авиации Вершинин.
— Отлично. Кто еще?
— Маршал авиации Судец.
— Вот их и пиши. Потом вставишь Чуйкова.
— Постой. — Епишев отставил чашку из которой временами прихлебывал чаек. — После Судеца… — сказал и посмотрел на меня. — Как правильно склонять его фамилию? Судеца или Судца?
— Есть две возможности. Если по правилу молодца, то склоняется так: молодец — молодца. Значит, надо говорить Судца. Если склонять по правилу подлеца, то будет: подлец — подлеца. Тогда надо говорить Судеца.
— Значит, я не ошибся, — Епишев позвенел ложечкой по чашке. — После Судеца пиши: генерал-полковники М.Х. Калашник и П.И. Ефимов. После них укажи — маршал и все такое, — Чуйков…
Так впервые я попал к самому котлу политической кухни, на которой варилось хлебово официальной информации, предназначенной миллиону читателей. Именно таким был тираж «Красной Звезды» в те годы.
Обычный читатель, бросив взгляд на заметку о собрании партийного актива центрального аппарата министерства обороны вряд ли читал ее до конца, а уж тем более никогда не вникал в то, чья фамилия за чьей следует. Те, кто знали Чуйкова по войне, воевали под его началом, узнавали из заметки, что Василий Иванович еще жив и даже посещает собрания. И невдомек таким читателям было, что место, на котором помещена фамилия прославленного героя Сталинграда, до миллиметра измерено и определено дошлыми политиками, которым нет никакого дела до того, что фамилия Чуйкова (даже не маршала, а еще генерала) вошла в советскую и российскую военную историю и останется в ней на веки вечные, пока останутся в памяти людей понятия Сталинград и Сталинградская битва, а о генерале Калашнике вкупе с его коллегой по Главпуру генералом Ефимовым по большому счету никто никогда не вспомнит. Для тех же, кто выстраивал фамилии высоких участников собрания по номенклатурному ранжиру куда важнее было отразить не то, кто сколько стоит на самом деле для истории, а то, что думают об этом человеке в данный момент чиновники в Центральном комитете «родной ленинской партии», что в последнем разговоре сказал о нем действующий министр обороны или начальник генерального штаба.
История — это мертвое прошлое. Политика — живое настоящее и чтобы усидеть на своем хлебном месте, чтобы не чувствовать, как под тобой качается стул, надо постоянно угадывать, кто за кем стоит в иерархии действующей власти.
Не менее получаса мы утрясали список фамилий, пока наконец не получили разрешение возвращаться в редакцию, где по графику уже должен был подписываться в свет завтрашний номер газеты.
Вернувшись в редакцию, я быстренько перепечатал заметку, отнес ее на подпись Макееву и заслал в типографию. Казалось бы — дело сделано, но оказалось не так.
Когда Макеев получил для чтения первую страницу газеты, где на видном месте стояла информация о прошедшем собрании, меня вдруг вызвали в его кабинет.
Макеев был не один. Рядом с ним, склонившись над плечом и почтительно заглядывая через него в набранный текст, стоял дежурный по номеру полковник Федор Халтурин, один из тонких знатоков главпуровского политеса. Какую арию он успел спеть Макееву, пока они находились вдвоем, не знаю, но генерал вдруг сказал:
— Ты больше не уточнял у Калашника список?
Моя провинциальная серость сразу поперла наружу.
— Николай Иванович, я точно записал все, что говорилось у Епишева. Ошибки исключены…
— Я бы все же уточнил еще раз, — вкрадчиво предложил Халтурин Главному.
Теперь я понимаю: послать бдительного дежурного подальше Макеев не мог. Случись что, начнется разбирательство и тот обязательно доложит: я предлагал еще раз все проверить, меня не послушали. Ставить себя под удар Главный не хотел.
— Звони Калашнику, по «кремлевке».
Макеев указал на телефон кремлевской АТС — большой аппарат цвета слоновой кости с бронзовым гербом СССР в центре наборного диска. Одно время аппараты правительственной связи именовали «вертушкой», позже стали называть «кремлевкой».
Признаюсь честно — я ощутил себя неуютно. Меня подставляли. Как должен был отнестись высокий начальник к подчиненному, с которым только полчаса назад обсуждал какой-то вопрос и вдруг тот вновь его спрашивает правильно ли понял указания? Стоит ли держать на ответственной должности дурака, который не может с первого раза понять, что от него требуется?
— Может вы сами позвоните, Николай Иванович? — спросил я, заранее зная, что получу отказ.
— Звони, звони, время уходит.
Макеев раскрыл и положил передо мной толстую телефонную книжку с номерами абонентов Кремлевской АТС.
Я набрал номер квартиры Калашника.
— Михаила Харитоновича можно?
— Он уже уехал на дачу.
— Давно?
— Уже должен быть там.
Главный и Халтурин внимательно наблюдали за мной.
