— Нет, не читал.
— И все же подписал?
— Все же подписал.
— Хорошо, — зловеще предупредил Макеев. — Своей властью наказывать я тебя не стану, будет реакция министра, он и определит, что с тобой делать.
В то же утро «доброжелатели» доложили Гречко о проколе, который допущен газетой в его важной, основополагающей для вооруженных сил статье, ко всему содержащей самые новые руководящие указания нового министра обороны войскам. Гречко это спокойно выслушал и спросил:
— Гавнокомандующим они там меня не назвали? А в годы войны одна из газет так назвала даже Сталина. Что с них с газетчиков взять?
Некоторое время спустя меня пригласил Макеев и рассказал, что все обошлось. И предупредил на будущее:
— В другой раз читай все, даже если тошно…
Кстати, сейчас в Москве Проспекта маршала Гречко больше нет. На всем протяжении улица стала Кутузовским проспектом.
Можно обмануть современников, но трудно обмануть историю.
Генерал на совещании офицеров объявляет:
— Я не против демократии и плюрализма мнений. У нас свободная страна, и каждый имеет равно думать иначе, чем я. Однако ваши мнения мне знать ни к чему. Достаточно вам знать, что думаю я.
ОТ МАРШАЛА ДО СОЛДАТА
Как проходит военный приказ от министра обороны до солдата можно представить лишь умозрительно. Слишком уж далек маршал, вкушающий на обед в кабинете здания на Арбатской площади свиную отбивную на косточке, от рядового, выскребающего со дна алюминиевой миски остатки суховатой перловой каши. Тем не менее мне однажды довелось своими глазами увидеть и проследить прохождение маршальской воли до солдата-исполнителя.
В Москве на Центральном аэродроме проходила обычная тренировка к очередному параду на Красной площади. Войска стояли, готовые к торжественному маршу в парадной форме, при знаменах. Строй объезжали две машины «ЗИЛ» стального цвета. В первой, держась за специальный поручень ехал принимавший парад министр обороны Маршал Жуков, во второй — командующий парадом генерал армии Москаленко.
Две военных академии — военно-политическая имени Ленина и военно-инженерная имени Дзержинского стояли в строю рядом. Место, где стыковались их фланги, отмечал большой прямоугольник, нарисованный на бетоне белой краской. У этого прямоугольника останавливалась машина принимавшего парад Жукова, и он в микрофон произносил предусмотренные ритуалом слова: «Здравствуйте, товарищи!» На что четыре парадные «коробки» двух академий (по двадцать человек в шеренгу, по десять — в колонну) должны были дружно ему ответить: «Здра-жла-трищ-маршал Советского Союза».
Жуков подъехал. Поздоровался. Восемьсот глоток рявкнули, отвечая ему. Но маршалу ответ не понравился. Трудно сказать, что именно вызвало его неудовольствие: то ли «здра-жла» прозвучало без должного подобострастия, то ли «Ура!», которое мы прокричали трижды, получились не столь радостным, как ждал маршал. Так или иначе он тут же прекратил объезд войск, небрежно махнув рукой Москаленко:
— Подайте команду «вольно».
Парадный строй расслабился, а Жуков тут же принялся настраивать инструмент парада по камертону, который звучал в его воображении.
Маршал сошел с машины и подошел к белому прямоугольнику. Тут же из своего «ЗИЛ»а выбрался Москаленко и подошел к министру.
Жуков чиркнул рантом подметки парадного сапога по белому прямоугольнику.
— Это надо перерисовать, — он сделал шаг в сторону левого фланга нашей академии. — Вот сюда.
Приказ министра прозвучал. Его предстояло выполнить.
Москаленко бросил взгляд в сторону трибуны «мавзолея», которую изображал грузовик «ЗИЛ». Внизу под грузовиком, задрапированным ковром, толпились генералы, одни из которых по долу службы, а другие в силу оказанной им чести, наблюдали за парадной тренировкой. В этой пестрой толпе заметно выделялся комендант Московского гарнизона генерал-лейтенант Колесников, детина огромного роста. Я понимаю, называть генерала, уже не очень-то молодого человека «детиной» не очень этично, но назвать по-иному не могу. Только это слово по настоящему образно рисует облик главного блюстителя порядка в столичном гарнизоне. Ко всему Колесников обладал зычным трубным голосом. Из-за спины Жукова Москаленко подал коменданту знак и тот, через все поле, изображая предельную степень служебного рвения легкой рысцой затрусил к начальству. Но из-за огромного роста и веса генерала его движение напоминало «тяжеломедное скаканье» Медного Всадника.
— Это, — показал Москаленко подбежавшему Колесникову на белый прямоугольник, — надо передвинуть сюда.
Потом, подражая Жукову, он ковырнул носком сапога бетон в том же месте, которого коснулась нога великого полководца.
— Есть! — Колесников на лету понял замысел полководцев. Обозначая величайшее почтение к их мудрому решению, он вскинул руку к козырьку, затем, не задерживая ее у фуражки, поднял над головой и несколько раз покрутил ладонью в воздухе.
Система сигналов у коменданта должно была отработана заранее. Во всяком случае от группы офицеров, которые стояли в стороне от трибуны, тут же отделился и уже настоящей полевой рысью к Колесникову приблизился полковник, затянутый ремнем и перетянутый портупеей.
— Быстро! — приказал Колесников. — Надо перерисовать плашку вот на это место.
Полковник снял фуражку и пару раз взмахнул ею над головой. Теперь бетонную полосу вскачь на своих двоих пересек майор, так же упакованный ремнями, как и полковник.
— Быстро! Перерисовать!
Майор понял приказ, ткнул пятерню под козырек и снова вскачь рванул к трибуне. Минуту спустя оттуда к месту, на котором предстояло произвести стратегическую перестановку белых полос, уже бежали двое — майор и лейтенант. А за ними двигались четыре солдата. Двое из них, держась за проволочные ручки, тащили огромный деревянный трафарет, предназначенный для рисования прямоугольников. Третий, перекосившись от тяжести, волок ведро, полное белой эмали и большую малярную кисть. Четвертый воин малярного расчета нес такое же ведро, но уже с черной краской, для того, чтобы закрасить прямоугольник, оказавшийся не на том месте, где то было угодно министру обороны.
— Рисовать здесь! — приказал майор лейтенанту.
— Клади трафарет сюда! — махнул лейтенант рукой солдатам, тащившим деревянную раму. — Ровней клади. Не так, вот так!
Сапожком, сапожком он придал деревянной раме нужное положение и повернулся к майору.
— Так?
Майор посмотрел на полковника, тот на генерала Колесникова. Генерал дал рукой отмашку и солдат, в гимнастерке перемазанной белилами, начал квецать кистью бетонный прямоугольник, ограниченный шаблоном.
Второй воин маховыми движениями кисти зачернил то, что было отвергнуто стратегическим планом министра обороны.
Некоторое время спустя солдат, нарисовавший белый прямоугольник, держа кисть у ноги, как карабин, доложил своему командиру:
