– Да эта жена такой портретик даст, что без всякого
суда все поверят, что он десять человек убил! – неожиданно вырвалось у
Димы. – Вызывала ее вчера Громова, ни фига она не подтвердила, орала в
кабинете, обзывала его по-всякому. Везет же мужику на стервоз!
Я навострила уши. Что же это получается? Алик был так спокоен,
рассчитывал на жену, а она, выходит, пользуется случаем, чтобы его подставить.
Уж больно он доверчивый, в наше время нельзя так!
Димочка между тем понял, что сболтнул мне лишнего, и ужасно
расстроился. Я утешала его, как могла, сказала, что я в этом деле считай что
человек посторонний и никому не проболтаюсь. После его ухода я бегом кинулась к
библиотечному телефону. У Алика долго не отвечали, наконец он снял трубку.
– Алик, это я. Ко мне тут приходил один из милиции, мне
надо с тобой поговорить, это очень важно.
Он чуть помедлил.
– Понимаешь, у меня очень срочная работа, доканчиваю
перевод. Так что могу тебя только дома принять. Ты уж извини, время поджимает,
я сегодня лег в три, встал в семь.
Я хотела сказать, что наш разговор гораздо больше нужен ему,
чем мне, и что, как он может думать о переводе, когда его подозревают в
убийстве, но представила, как он сидит там один, и согласилась приехать, ведь
было недалеко.
Войдя в квартиру, я сразу поняла, что у него действительно
срочная работа. Компьютер чуть не раскалился, по всей комнате разбросаны
словари, сам Алик был причесан и чисто выбрит, но было заметно, что он сделал
это только что, чтобы не пугать меня своим видом.
– Извини, что я тебя отвлекаю, но мне показалось это
важным. Этот парень из милиции мне проболтался, что жена твоя алиби не
подтвердила, сказала, что больше месяца тебя вообще не видела.
Он ни капельки не расстроился, только смотрел на меня
спокойно и улыбался.
– Алик, ты слышал, что я сказала? У тебя неприятности!
– Все будет нормально, Марина, не волнуйся. Я знаю про
Ольгу, мне вчера следователь Громова звонила, завтра у нас очная ставка, там
все выяснится.
Ну вот, он все знает, а я сорвалась с работы, как дура, еще
подумает, что я навязываюсь.
– Ну тогда не буду тебя отвлекать, пойду уж.
– Что ты, – он прямо испугался, – я тебя не
отпущу, посиди немножко. Сейчас поставлю принтер печатать, пойдем хоть кофе
выпьем. Ой, только кофе-то кончился.
– А ты вообще что ешь?
Он открыл нижний ящик холодильника – тот был заполнен
яблоками и грушами.
– Бери, угощайся. Бананов не держу.
– Так и питаешься? Желудок испортишь без обеда.
– Угу, и печень, и обмен веществ. Мне, Марина, уже
ничего не повредит.
– Все равно ведь не помогает, так, может, все бросить и
питаться нормально?
Он отвернулся к окну. Опять мне стало его ужасно жалко. И
жена такая стерва, и со здоровьем нелады, и вообще, невезучий он… Чтобы сменить
тему, я напомнила:
– Алик, ты обещал мне рассказать о своем отце…
Он повернулся ко мне лицом, и я в который раз подумала, как
он непредсказуем: я ожидала увидеть несчастное расстроенное лицо, а он был
спокойным и даже веселым. Зря я его жалею, он вовсе не нуждается в чьей-либо
жалости, а в моей – особенно.
– Мои родители – люди уникальные, и их жизнь – это
готовый сценарий, не знаю только для чего – не то комедия, не то драма, а
скорее всего – фильм абсурда.
Отец – замечательный ученый, археолог с мировым именем, но,
кроме археологии, его ничего не интересует. В театре он был только студентом, и
то его буквально силой затащили, так он до сих пор вспоминает этот эпизод с
отвращением – ему было жаль потерянного времени! С литературой то же самое,
кое-какую классику, того же Толстого, например, он прочел только потому, что
это требовалось для получения аттестата и поступления в университет, а после
сдачи вступительных экзаменов он не раскрыл ни одной художественной книги. Даже
«Мастера и Маргариту» не читал.
– Не может быть!
– И очень этим гордится. Читает только специальную
литературу по археологии. На этом он помешан. Наверное, только такие люди и
могут достичь больших успехов в науке. Но при этом он человек невероятно
интересный. Просто он одержим своей наукой. И совершенно неутомим. Как-то он
пришел ко мне в выходной и предложил поехать посмотреть очень интересную
старинную церковь. Мы ехали сначала на электричке, потом на автобусе, потом
пошли пешком – дальше автобус не ходил, дорога была никудышная. Я спросил –
далеко еще? Да нет, совсем рядом, километров пятнадцать! У меня челюсть
отвисла. Но не мог же я отказаться по слабости сил – если для
шестидесятилетнего человека это недалеко, пришлось и мне держать марку, а это
было только в одну сторону! Короче, обратно к автобусу я приполз еле живой, а
отец даже не устал, был свеж и полон сил. Надо признаться, что церковь того стоила
– простая, строгая, с прекрасным иконостасом.
Иногда отец бывает добрым и душевным, но, как правило, так
занят своей наукой, что на живых людей не обращает внимания. Для него
какой-нибудь Василько Романович или Всеволод Большое Гнездо реальнее и важнее собственной
жены. Поэтому они с моей матерью и жили врозь – ему так было удобнее, а она его
очень уважала и старалась не мешать его работе… В одном только она его не
послушала – она хотела ребенка, а он не мог и вообразить, что начнутся все эти
пеленки, соски, бессонные ночи, детский плач, болезни… Она настояла на своем,
родила меня, но с этого времени они совсем разошлись. Он помогал деньгами, но и
только. Я его в детстве, кажется, и не видел, не помню. Знал, конечно, о его
существовании, и это меня очень мучило…
А когда умерла мама, он даже на похороны не пришел. Этого я
ему не простил, но потом, через много лет, узнал, что он в это время читал
лекции в Канаде, и ему даже не сообщили о ее смерти…
Но вот потом, когда со мной случилось, ну это, авария, когда
в больнице меня оперировали, он нашел меня и очень много для меня сделал. Я
помню, как приходя в сознание, все время видел его рядом. Потом мне рассказали,
что он две недели не уходил из больницы, там же и спал на свободной койке. Он
выходил меня лучше любой сиделки, кормил с ложечки. Ради меня он пожертвовал
даже своей работой, а для него это огромная жертва.
Я хотела подробнее расспросить Алика про аварию, из-за чего
он попал в больницу, но постеснялась, а он продолжал:
– Может быть, к старости отец почувствовал себя
одиноким, ему захотелось кого-то близкого, он вспомнил, что у него есть сын.
– Или, – вставила я, – к старости у него
стало больше свободного времени…
– Нет, что ты, какое там! «Свободное время» – это слово
не из его словаря. У него на три месяца вперед каждый час расписан, –
лекции, занятия, заграничные командировки, в основном в Скандинавию.
