– А они, удивительное дело, и не собираются его поддерживать! Ни отец, ни мать, ни сестра. Молчат, выжидают. Заняли потребительскую, эгоистичную позицию. Им же удобнее, чтобы все оставалось как есть. Жаль терять золотую рыбку. Сестре с ним комфортно, а родители спокойны, что дела в надежных руках. А то, что человек все подставляет и подставляет плечо, уже воспринимается как должное, и этого начинают чуть ли не требовать. Причем под предлогом, что это лучше как раз для него. Все вывернули наизнанку! Собственная семья, самые близкие люди! Потрясающе! Никому и в голову не приходит, что он мог бы как-то иначе распорядиться своей жизнью, в том числе личной… Полночи сидели, так ни к чему и не пришли. А он так нервничал, так хотел наконец определенности, и еще за мобильный телефон хватался без конца – все ждал звонка, у него же куча дел, и депутатских, и всяких…
Радио сзади пело тихонько: «Глаза словно неба осеннего свод, но нет в этом небе огня…» Варя вздрогнула. Боже мой, да ведь кого в первую очередь нельзя было делать несчастным – так это его! А она, как и все остальные, думала только о себе, тонула в собственной истерике, громоздила в воображении небылицы и фальшивые картинки… Конечно, во время московских разборок он был недоступен, а она названивала именно тогда! А как раз в то время, когда он просил звонить, взяла и отключила телефон. И укатила ни свет ни заря. И еще вообразила, что поступает правильно и благородно! Чуть ли не собой жертвует!
Попутчица, поблескивая глазками-бусинками, с удовольствием описывала семейный совет, слышанный, вероятно, из кухни, и продолжала анализировать, а Варя словно видела это своими глазами – и видела только Виктора, его одного. Она опять утратила умственное восприятие жизни и ощущала его всей собой, целиком – глазами, сердцем, нервами, кончиками пальцев, перехваченным дыханием, шестым чувством – как той сумасшедшей ночью с гонками. Вот он сидит, положив подбородок на сцепленные руки, и смотрит на них, на всех по очереди – сильный человек, не понимающий, как это – бороться с собственной семьей, умеющий до сантиметра рассчитать движение, помноженное на бешеную скорость, – и не знающий, как управиться с собственной жизнью.
Ну, пусть она оказалась не умной, а просто талантливой, к затаенному огорчению мамы, потому что интеллект – это несомненно лучше, – и самый убедительный показатель череды наделанных ею глупостей – это то, что она сидит сейчас и едет в этой электричке. И судьба, замучившись посылать ей подсказки в виде намеков и березовых листиков, вынуждена уже старуху усадить напротив, чтобы до Вари наконец дошло… Но он настоящий умница – и точно так же не в состоянии прекратить оправдывать чужие ожидания и начать жить своей истинной жизнью в полную силу! И когда, наконец, он на это решился, то сразу сдачи получил: все выразили укоризну, и осудили эгоизм, и воззвали к семейной солидарности.
И сидят, окружив его, со своими готовыми ответами! И их больше!
И ее в тот момент не было рядом, наоборот, он должен был все больше убеждаться, что и не будет!
Варя сидела, сцепив пальцы и уронив на них голову, с застывшим взглядом – и старушка была довольна эффектом от своего рассказа.
– …Они, разумеется, сами во всем разберутся, я только потому так близко к сердцу принимаю, что он в самом деле стал мне как родной…
Ну да, родной, точнее не скажешь. Вспомнилась зотовская психологическая классификация, и промелькнуло: магнит – это Андреев когда-то, в былые времена, нужный – Зотов в совсем еще недавние, ровня – какой-нибудь Павлик. И только он, один, – и магнит, и ровня, и нужный – и по-настоящему родной!
Запиликал телефон.
– Варька! – кричала Лена. – Не спишь? Что, в самом деле уехала? Бог ты мой, даже проститься не успели! А я тебя бегала искала вчера по всему городу! Где же ты была? До твоего дома доехала – там тебя нет, нигде нет – кошмар какой-то!
– Лен… – только и смогла выдохнуть Варя жалобно и виновато.
– Ты забыла сказать «ой», – подсказала Лена и продолжила: – Я назад в «Пескари», всех переполошила, и мы с Павликом еще раз весь город объехали! Он тоже перепугался! Все ерунду какую-то повторял, про какую-то собаку и что не успел тебя поблагодарить… А Робина ребята вообще отлупить хотели, чтобы лучше жену воспитывал, только некогда было… Так он сам весь извелся и все просил меня какие-то извинения тебе передать, когда ты найдешься, нужны они тебе очень! Я говорю – сам звони и извиняйся, а он – что ты, я не смогу…
Бедная Ленка! Посидела в кафе! Выбралась раз в жизни отдохнуть!
– …еще Зотов мне звонил, – докладывала Лена. – Еще один ищущий. Вот ведь возьмешь на себя роль посредника – изворачивайся потом! Ну, я ему чистую правду выложила – что тебя срочно на работу вызвали – он вроде успокоился, даже обрадовался. Тому, что ты от него, значит, не прячешься, а все в рамках… Варька, мы же совсем ничего не успели! Так жалко! Что они на этой работе, дня без тебя не могут прожить? Бросай их к черту, надоели они мне!
– Вот возьму и брошу, – улыбалась Варя. – И сразу к тебе – готовь мне место в своем кабинете.
– Правда, что ли? А то ведь я приготовлю! Хочешь – место, хочешь – другого жениха! Я тебе и хвоинки надергала – ну, те, двухцветные, зеленые с белым, помнишь, тебе понравились?..
Когда Варя попрощалась с Леной, старушка с птичьей головкой уже раскрыла рот, чтобы продолжить беседу, как мобильник зазвонил снова.
– Варь, не разбудил? Привет! – В голосе Павлика подрагивали какие-то не свойственные ему нотки – чуть ли не смущения, что ли. Может, из-за раннего звонка? – А мы тебя вчера искали-искали! Потом Робину, болвану, внушение, чтобы свою кошелку дома держал… А я тебе и спасибо не успел сказать за собачищу! Такая обалденная! Павлик верхом на ней сидит вместо кресла! А Маринка – так просто влюбилась в тебя, цветы теперь тоже сушит…
– Павлик, я ведь тебе тоже должна была сказать что-то важное. – Варя нахмурилась, вспоминая. – Ну да – твоя девочка много думает о Марине. – Она почему-то назвала Полякову по имени. – Не знаю, знаешь ты или нет. И твоих стандартных воспоминаний ей не хватает. А мать ведь нужна не только в младенческом возрасте, особенно девчонкам. Ты бы ей какую-нибудь Маринину памятную вещь, что ли, дал, какое-нибудь украшение, чтобы оно могло быть все время при ней. Женщинам дороги эти сентиментальности…
– Точно! – ликовал Павлик. – Есть! А я и сам дошел, представляешь, своими мозгами! Даже подсунул уже, чтобы она сама нашла! В здоровый такой глиняный горшок, ну, ты видела! А в нем – одна дурацкая ваза, они от меня ее прячут! А я в вазу Маринин кулон положил, теперь жду, когда Маринка или Павлик заглянуть догадаются! Варь, а ты не пропадай! Приезжай еще, что ли!
Следующим позвонил папа, опять не дав Вариной попутчице продолжить свою речь:
– Едешь уже, не опоздала на электричку? Все собрала, ничего не забыла? Доченька, приезжай еще, когда сможешь, ты совсем мало побыла…
– Ну, тогда как приеду в Переславль, сразу напишу заявление – и обратно теми же ногами, – смеялась Варя, с аппетитом откусывая пирожок – такой сочный, такой ароматный.
