– …нет, правильно так: наставляемый на пути любви, достигнув его конца, увидит нечто удивительно прекрасное, нечто вечное – то есть не знающее ни рождения, ни гибели, ни роста, ни оскудения. Только это не Ницше, а Сократ в изложении Платона…
И в голосе подрагивают едва заметные вопросительные интонации, словно умник интересуется, надо ли продолжать. Тоже нашел, чем развлечь девушек! Если к пути любви приложить Ницше или тем более Сократа, сейчас все разбегутся с балкона. Может, Катю и Зою пора выручать? Тут сзади послышался какой-то монотонный скрип. Варя оглянулась.
На диване сидела Баба-яга в цветастой шали. Должно быть, почтенная родственница. И недовольно бубнила, хотя никто ее не слушал, что порядка в доме нет, что надо сидеть за столом, как положено, а не бегать с кусками по комнате, и что всю улицу собрали, а к родным никакого уважения, зачем было тогда приглашать, и что она икону подарила, ценную, а ее небось и в красный угол не повесят, в кладовку засунут куда-нибудь.
Варя разглядела икону на столике с подарками – Георгий, пронзающий змия. Причем змий натуральный – огромная змея, а не обычный дракон с лапами и перепончатыми крыльями. И не под старину, а действительно старинная – не совсем облупленная, но реставратору есть к чему руки приложить…
– А это и правда может быть ценная вещь, – сказала она пробегающему мимо Игорю, – показали бы специалистам. На суздальскую школу похоже. Уж во всяком случае, не новодел, наверное, начало девятнадцатого века.
– Еще бы, – отвечал Игорь не глядя и возясь с пробкой шампанского, – не удивлюсь, если каменного. У бабы Нюры вся изба – лавка древностей.
А бабка, косясь теперь уже на Варю, опять принялась ворчать. Но ее заглушил чей-то возглас:
– Вот эта машина? Зеленая? Которая из ворот выезжает? Игорек, это точно твой «лексус»?
Варя повернулась к окну. Зеленый красавец плавно разворачивался, а его хозяин смотрел оторопело с седьмого этажа и на себя заодно взглядывал, не понимая, как это он может быть одновременно и здесь и там. Машинально сунув руку в карман, вытащил ключи – а потом с воплем кинулся к дверям. Несколько человек посообразительнее побежали следом, остальные постепенно присоединились к ним, уточняя друг у друга: «Угнали?» – «Угнали».
Комната опустела. Варя, не в силах бежать после угощения, вышла на балкон – весь двор как на ладони, отлично видно и то, как несколько гостей на машинах бросились в погоню, и то, как Игорь вне себя трясет охранника. Небось футбол смотрел, мерзавец, вон у него до сих пор телевизор орет. Катя, тоже стоящая на балконе, рядом с Варей, не поддалась общей суматохе и в милицию звонит по мобильнику. Вот молодец, догадалась!
Скоро народ потянулся со двора обратно, и Варя вернулась в комнату. Все утешали, как могли, поникшего Игоря.
– Что же это мы, как дураки, все выбежали, – заметил кто-то. – Квартиру пустую оставили.
Варя попыталась пошутить:
– А вы подарки посчитайте! Не пропало, случайно, чего-нибудь?
Жена Игорька машинально оглянулась на столик. И вдруг заморгала:
– Что это? Ерунда какая! Иконы не вижу…
Теперь уже все собрались вокруг столика и стали перебирать и разглядывать свертки.
– И правда, нет, – пожал плечами Игорек. – Да переложили куда-нибудь. Кому она нужна!
– Кому-нибудь да нужна! – заскрипел вдруг старческий голос. – Не ты ли, милая, говорила, что она много денег стоит? Да ты ведь все время здесь была, никуда не уходила!
Варя растерялась, обвела глазами компанию – все смотрели на нее. Что за ерунда? Что они о ней думают? Боже, ведь только что все было так, как и должно быть, – приятно, легко, с авантюрной перчинкой – и вдруг сместилось, съехало и поползло совсем не туда. Как будто она свернула не на ту дорожку. Варя уже почувствовала, что начинает покрываться пунцовыми пятнами, и Аня тревожно взяла ее за руку, но тут раздался спокойный Катин голос:
– И я никуда не уходила. Мы обе с балкона смотрели. Чего выбегать-то, какой от нас толк?
– А вот от нас есть толк, да какой! – В комнату ввалились друзья Игоря, пустившиеся в погоню за похитителем. – Нашли мы твой «лексус»! Стоит в тупичке за гаражами. Далеко не ушел!
– Пустой?
– Пустой. Черт их знает, пошутили, что ли?
Игорек, еще боясь радоваться, поспешил к своему сокровищу, отмахиваясь от ведьмы в шали, которая продолжала указывать на Варю и Катю и повторять свои гнусности.
Варя все-таки покрылась пунцовыми пятнами. Она распахнула обе руки, демонстрируя, что ничего не прячет за пазухой. Схватила свою газету. И пулей вылетела из злополучной квартиры, не слушая ни извинений молодой хозяйки, ни уговоров Ани.
А как все начиналось хорошо! А какие пирожные были отличные, не приторные, с орешками!
Утиная трава
Растрепанная и сердитая, Варя приближалась к дому почти бегом.
– Ты чего так запыхалась?
Папа в старой клетчатой рубашке с закатанными рукавами стоял у калитки. Вчера он выглядел как обычно, а при дневном свете оказалось, что волосы у него стали совсем седые, а лицо, наоборот, темное – загорел, как индеец на огороде, загар еще с прошлого лета, наверное, остался. И то, что отродясь он был белолицым брюнетом, как и Варя, можно было бы доказать только с домашним альбомом в руках – настолько он стал не похож ни на дочь родную, ни сам на себя. Только черные глаза распахнуты доверчиво, совсем как у Вари, и толстые линзы очков увеличивают и подчеркивают эту доверчивость, вместо того чтобы добавлять солидность.
– А ты опять в земле роешься? – не удержалась Варя от укоризны.
В земле они рылись всегда.
В восьмидесятых годах научный институт, пытаясь решить жилищную проблему, построил типовые коттеджи – земля за городом, чуть ли не в лесу, была тогда почти бросовой, а кирпичи клали сами будущие домовладельцы. В число счастливых обитателей новой улицы под названием Научная вошли и Воробьевы. Правда, их сторону улицы чаще называли «птичник», потому что там рядом друг с другом жили Воробьевы, Грачевы, Гусятниковы и Чижевские. Последних потом, не нарушая традицию, сменили Голубевы. Во владение все получили и землю – крошечные участки, на которых могли бы разместиться только лужайка и шезлонг. Но какой там шезлонг! Сразу были возделаны грядки, которые Варя, сколько себя помнит, должна была рыхлить, пропалывать, таскать лейки с водой, хотя в магазине морковка стоила восемь копеек. Но это входило в Варино трудовое воспитание.
– Зато ты не боишься никакого труда и готова теперь к жизни, не то что некоторые! – поучительно говорила мама, когда, уже в девяностых, их с отцом зарплата научных сотрудников превратилась в недоразумение, хоть и обросла нулями.
– Да зачем же мне такая жизнь… – пыталась возражать Варя, уже взрослая, но мама махала рукой, не дослушав:
– А ты хотела бы только мечтать над своими гербариями! А живые растения тебя не интересуют, просто поразительно! Ни за клумбой не хочешь ухаживать, ни даже цветок в горшке полить! Как это в тебе только сочетается? Земля же чувствует, когда ее любят! Вот посадим картошку – и проживем, еще как проживем! – заявляла она убежденно.
