— Вроде все тихо. Выходим.
Они выбрались из пещеры и медленно, крадучись двинулись по узкой горной тропке вперед. Владимир передвигался плавно, неслышно, пружинисто ступая по почти отвесному склону. Лика раскидывала в стороны руки, стараясь удержать равновесие, хваталась пальцами за вьющиеся по камням колючки, изредка пригибалась к земле, преодолевая горные выступы почти ползком. Вокруг жила и дышала непроглядная черная тьма, и Лика не понимала, как Мерковичу удается ориентироваться в пространстве. В воздухе пахло нагретым за день камнем, сухой горной пылью, пряным хвойным запахом ползучих растений. Из-под ноги метнулся в сторону потревоженный варан. Владимир шел не останавливаясь, изредка поднимал голову, определяя направление по вспыхивавшим в темноте крупным звездам.
Голова кружилась. Сказывались то ли последствия взрыва, то ли голод. Ноги ломило от долгого пути. Меркович двигался очень быстро, и Лика почти задыхалась, но неуклонно шла вслед за ним, не решаясь попросить об отдыхе. Она превратилась в автомат, уже не понимала, что делает, куда ступает, почти не обращала внимания на выбоины в камнях. Вдруг левая нога поехала вниз, Лика утратила равновесие, зашаталась и громко вскрикнула. Ее резкий отрывистый возглас прокатился по темным горным уступам, подхваченный звонким эхом. Владимир стремительно развернулся и удержал ее на тропинке. Но было уже поздно.
Безмолвная темнота ожила, где-то совсем близко затрещал автомат, раздались гортанные выкрики. Метнулись быстрые бесшумные тени. Меркович схватился за плечо. Лика в ужасе отскочила в сторону. Владимир, страшный, оскалившийся, дернул ее за руку, увлекая в темный провал между горными вершинами, резко бросил:
— Падай! На землю!
Они повалились рядом, касаясь друг друга плечами. Лика вжала голову в его горячее пыльное плечо, боясь дышать, стараясь слиться с темнотой, ночью, с ним, единственным своим спасением. Совсем рядом прозвучали хриплые голоса. Мимо прогрохотали тяжелые ботинки. Казалось, можно было протянуть руку и дотронуться до подбитой железом подошвы. Промелькнули в темноте серые от пыли чалмы, донесся спертый тяжкий запах, исходящий от одежды боевиков.
Холодный пот залил глаза, дыхание перехватило. Лика сжалась, вся превратившись в напряженный, готовый к немедленному броску, комок. Но духи прошли мимо, не заметив их.
Дождавшись, пока все стихло, Владимир приподнялся, сел, привалившись к склону горы. Лика только сейчас увидела темное пятно, расплывавшееся по его защитного цвета рубашке у правого плеча. Сердце провалилось куда-то в живот.
— Вы… Вы ранены? — с трудом выговорила она.
— Да, по плечу цапануло. Больно, черт. Надо перевязать. Сможешь? — коротко спросил он.
Она отчаянно закивала, подползла ближе, вытащила из кармана армейских камуфляжных штанов складной перочинный ножик, дрожащими пальцами разрезала рукав рубашки. Пальцы тут же вымокли в теплой, пахнущей солью и железом крови. Лика оторвала от рубахи широкую полосу ткани, принялась накладывать повязку, осторожно касаясь гладкой горячей кожи. Наверное, движения ее были не слишком-то профессиональными и причиняли раненому боль, однако он лишь едва слышно скрипел зубами. Наконец повязка была наложена. Лика вытерла руки о футболку, обернулась к Мерковичу. Он сидел, все так же откинув голову, тяжело дыша. Посмотрел на нее быстро, мелькнули в темноте яркие белки раскосых глаз.
— Теперь слушай внимательно. Я дальше не пойду. Мне до поста не добраться, много крови потерял. Ты пойдешь одна вон в ту сторону. Если собьешься, ориентируйся по звездам. Видишь, вот эта должна быть всегда слева. Как только доберешься до наших, объясни им, где меня оставила, скажи, пусть кого-нибудь за мной вышлют. И побыстрее. Все поняла?
Лика решительно замотала головой, выговорила трясущимися губами:
— Я одна не пойду.
— Да ты не бойся! — принялся уговаривать он. — Осталось уже немного, не потеряешься.
— Нет, — затрясла головой она. — Я не пойду… без вас.
— Что за бабские страхи! — яростно проговорил он.
— Мы вместе пойдем, я вам помогу, я дотащу… — не унималась Лика.
— Ты что, совсем идиотка? — прошипел он. — Немедленно отправляйся, я приказываю!
— А я плевала на твои приказы! Сам идиот. Совсем ничего не понимаешь! — прошептала Лика.
И, подавшись вперед, приблизившись вплотную, сжала его лицо ладонями, вдохнула пряный запах его волос, опаленной солнцем бронзовой кожи, сильного гибкого тела, припала губами к узкой полоске его сжатого рта. И все вокруг — темный провал ночного неба, смутные силуэты гор, подстерегающая за каждой вершиной опасность, запах крови — закружилось, затанцевало в бешеном вихре. Его твердая ладонь легла на затылок, крепче прижимая ее голову, напряглись под тяжестью ее тела крепкие мышцы груди и бедер, а губы, эти всегда сурово сжатые губы, оказались вдруг мягкими, теплыми, трепещущими под ее губами. И захотелось крикнуть ему — держи меня крепче и не отпускай никогда-никогда.
Они медленно продвигались вперед. Володя, уже выдохшийся, посеревший, тяжело опирался на ее плечо и, едва выговаривая слова, язвил: — Ну что, дочка, тяжело приходится? А это тебе за самоуправство. Приказ старшего надо выполнять, товарищ военный корреспондент!
Лика понимала, что он нарочно разговаривает с ней в шутливом тоне, чтобы поддержать, внушить уверенность, что все в порядке, что он дойдет до блокпоста, а не рухнет без чувств прямо ей под ноги. Ее же решительность таяла с каждым шагом. Казалось, не будет конца этому пути через горы… лишь ночь, мгла, страх, тысячи холодных далеких звезд, заливающий глаза пот и тяжесть этого недавно еще совсем чужого мужчины. Когда ее начало тянуть к нему? Неделю, месяц, год назад? Или еще в Москве, в институте, когда он двигался между партами своей кошачьей мягкой походкой, изредка останавливаясь и заглядывая в глаза кому-нибудь из студентов? Или это война, опасность, кровь бросила их друг к другу, заставила уцепиться за него как за единственное спасение? А может, он был просто воплощением всего того, о чем ей всегда мечталось с самого детства, явился, словно ответ на ее тоску по сильному плечу. Может быть, это сама судьба, наконец, смилостивилась над ней и указала на этого прежде такого недоступного мужчину?
Лика не знала, как ответить на эти вопросы, да и не хотела на них отвечать. Это там, в далекой и мягкой, как вата, мирной жизни, было так важно разобраться в чувствах, докопаться до истины. Это там она задумывалась о том, что будет завтра. Здесь же, в этом безрадостном краю, никакого завтра не было, существовало только настоящее, здесь и сейчас, способное прерваться в любую секунду яркой вспышкой, треском автоматной очереди. И тратить, возможно, последние минуты жизни на глупые рефлексии было просто смешно.
Она остановилась, переводя дыхание, утерла лоб тыльной стороной ладони, перехватила давившую ей на плечи руку Мерковича. Прищурилась, стараясь различить дорогу в окружавшей их тьме, и вдруг увидела маленький тусклый огонек где-то впереди. Не веря своим глазам, боясь ошибиться, принялась вглядываться во мглу. Показалось, или там действительно виднелась каменная стена, высилась над ней дозорная вышка и мелькал едва различимый в темноте огонек.
