Мимо нее прошел однокурсник Петька, бросив на ходу приветствие. Лика пустилась за ним, окликнула:
— Ну что, Петь, определился уже с местом?
Тот с удивлением посмотрел на нее:
— Да я ж давно уже, по специальному распоряжению. Не слышала разве? Нас — меня, Генку и Влада — Меркович к себе под крыло берет. Сейчас документы оформим и через месяц летим в Афган. Будем там про нашу доблестную армию оды писать, — он рассмеялся. — Еще Колян должен был лететь, но у него со здоровьем что-то там не прокатило, Меркович его забраковал в последний момент, так что сейчас решается, кто его заменит.
— Петька, ты гений, — неожиданно пискнула Лика и с размаху чмокнула оторопевшего однокурсника в щеку.
— Эй, ты куда, чокнутая? — крикнул он вслед уже мчавшейся к дверям института Лике.
Мерковича она отыскала на втором этаже. Преподаватель курил у раскрытого окна в пустой аудитории. Синеватый дым вился клубами в теплом воздухе и неохотно выплывал за окно. Внизу, во дворе, гоготали студенты. Лика тихо отворила дверь, остановилась на пороге, смутившись, не зная, как лучше подать свою просьбу. Владимир Эдуардович обернулся на звук быстрым кошачьим движением, смуглый, грациозный, похожий на хитрого и коварного туземного вождя.
— Владимир Эдуардович, возьмите меня в вашу группу, — с порога бухнула Лика.
— Девушка, вы кто такая? — вскинул брови преподаватель.
— Лика… Элеонора Белова, ваша студентка… — смешалась она.
— Белова… — Он чуть прищурил левый глаз. — Ммм-да, помню. Что вы хотите?
Лика шагнула к нему ближе, отчаянно заглянула в цепкие хищные глаза.
— Возьмите меня в вашу журналистскую группу. В Афганистан! — попросила она. — Я знаю, есть одно свободное место…
Он усмехнулся, словно оскалился, сверкнула полоска белых зубов.
— Зачем?
— Как зачем? Это ведь самая опасная, а значит, самая интересная область работы. Мы же этому пять лет учились, хочется применить знания на практике. Военная журналистика — мое призвание, и я…
Темные глаза будто подернулись дымкой, стали скучными. Меркович отвернулся к окну, затушил бычок о край подоконника, бросил небрежно:
— Женщин не беру.
— Но почему? — не уступала Лика. — Это несправедливо.
— Девушка, — досадливо скривился он. — Здесь речь не идет о справедливости. Мы отправляемся в горячую точку, там война идет, понимаете? И я за свою группу отвечаю головой. А женщина в группе — слабое звено. Я не хочу каждый день выслушивать всю эту трескотню — нет туалета, негде помыться.
— Да нет же, я вам обещаю, со мной проблем не будет, — горячо убеждала Лика.
Она старалась поймать его взгляд, заглянуть в лицо, Владимир же лишь устало хмурился и отводил глаза.
— Ну ладно, — прервал он ее наконец. — Давайте бросим эту лирику. У вас роман с кем-то из моих ребят? Тащитесь в зону боевых действий вслед за любовником?
Лика вспыхнула и отступила на шаг. Подумать про нее, что она будет бегать за мужчиной, навязываться, выпрашивать… Да кто он такой, этот потертый жизнью леопард, чтобы задавать ей такие оскорбительные вопросы? Она почувствовала, как в горле заклокотал гнев, глаза обдало холодом. И, уже не в силах сдерживаться, понимая, что губит свою последнюю надежду быть зачисленной в группу, выкрикнула:
— Да что вы себе позволяете? Как вы смеете мне такое говорить? Я вам не женщина! Я — военный журналист и имею право… А вы… Да вы просто шовинист…
Ее пылкая речь словно пробудила Владимира Эдуардовича от дремы. Он обернулся, взглянул на нее с веселым интересом, словно на забавного зверька, чуть раскосые глаза заискрились смехом. Лика осеклась, замолчала, он же выговорил, будто про себя:
— Бойкая… — и затем, уже обращаясь к Лике: — Ладно, я подумаю. Иди…
Лика, окрыленная, выскочила из кабинета, пролетела по коридору, остановилась у лестницы и только тут поняла, окончательно осознала, что произошло. Так ли уж ей нужна эта поездка, эта работа? Или она отвоевала ее в запале борьбы, просто потому, что ее не хотели брать? Так ли уж необходимо было идти на этот шаг, одним взмахом перечеркивать все, что случилось с ней прежде, все, что произошло вчера…
И тем не менее дело сделано, а отступать, возвращаться к Мерковичу, извиняться и говорить, что погорячилась, было решительно невозможно. Лика тряхнула чуть отросшими черными волосами и двинулась вниз по лестнице. Впереди ее ждала непростая задача — объяснить Нинке, что ее любимая, нежно лелеемая, слабая и болезненная внучка отправляется прямиком на войну, на неопределенный срок.
Андрей ждал на обычном месте, у выхода из КПП. Лика сразу увидела его, и в груди что-то дернулось, зазвенело, словно кто-то неосторожно тронул струну гитары. Стоит посреди улицы, будто возвышается над снующей толпой — сильный, светлый, спокойный. Голубые джинсы, белая отглаженная футболка. Если подойти сейчас, уткнуться носом в его грудь, ощутишь запах свежего хлопка, горячего утюга, опаленной солнцем кожи. Лика медленно направилась к Андрею, махнула рукой приближаясь.
— Привет. — Он улыбнулся ей, как обычно, весело и открыто.
Показалось, или что-то мелькнуло в его глазах, какое-то настороженное ожидание.
— Привет, — кивнула Лика, поравнявшись с ним.
Он не обнял ее, не попытался взять за руку. Они молча двинулись вниз по улице, не касаясь друг друга плечами по старой привычке. Что ж, значит, она поступила правильно, так тому и быть. Одна сумасшедшая ночь, которая ничего для него не значила, конечно, не повод, чтобы что-то менять в их прекрасных, годами выверенных, отношениях.
— Что скажешь? — произнес наконец он.
И Лика снова поймала на себе этот странный взгляд — напряженный, пристальный, будто он ждет от нее чего-то, безуспешно ищет что-то в ее глазах. Ах, ну конечно же, боится, должно быть, что сейчас она спросит, когда он, как честный человек, намерен сделать ей предложение. Подыскивает слова, чтобы объяснить ей, жалкой дурочке, что в жизни все не так однозначно. Не бойся, милый, я не доставлю тебе таких хлопот.
И Лика, широко улыбнувшись, объявила:
— Большие новости. Я еду в Афганистан.
— Куда? — переспросил Андрей.
— В Афганистан. В составе группы журналистов. Вот только что выбила себе место.
И она принялась увлеченно рассказывать о том, как ей удалось переломить самого грозного Мерковича. Андрей рассеянно слушал ее. Это странное, озадачившее ее выражение его глаз исчезло, лицо словно замкнулось, проступили складки у губ.
— Ты с ума сошла, — только и сказал он. — А если тебя там убьют?
— Да брось, — отмахнулась она. — Я же не танкистом буду, не летчиком. Кому я на фиг сдалась.
— Значит, едешь, — повторил он, будто пытаясь свыкнуться с этим, умещая неожиданную информацию в голове.
