— И еще он говорил, не кричать и не скандалить, даже если на тебя наставлено дуло автомата. Всеми силами показывать, что ты адекватный человек и у тебя мирные намерения. Представляешь? Интересно, как этому можно научиться, а? Сам-то он наверняка умеет, по нему видно, он знаешь, такой… — взахлеб рассказывала Лика.
— Я чувствую, этот вояка поразил твое юное воображение, — насмешливо отзывался Андрей. — Втюрилась, что ли, а? Сознавайся!
— Тьфу ты, почему сразу втюрилась?! — досадовала Лика. — Просто он очень интересный человек, его заслушаться можно. Я его уважаю, восхищаюсь, если хочешь, а ты сразу — втюрилась… Мне кажется, люди вообще придают этому чувству какое-то слишком большое значение. Создают нездоровый ажиотаж.
— Это как раз здоровый ажиотаж, — серьезно возражал Андрей. — Человек должен кого-нибудь любить, это в нем природой заложено. А вот что неестественно, так это твоя скептическая позиция по этому вопросу.
— Ну и пусть неестественно, — ощетинивалась Лика. — Я тебе уже говорила, мне это не нужно и не интересно.
— Да ты просто маленькая лицемерка, — усмехался Андрей.
— Думай что хочешь, — сердито буркнула Лика. — И вообще, не хочу обсуждать эту тему. Лучше я тебе еще про Мерковича расскажу.
Они шли вниз по улице Горького, по направлению к Кремлю. Под ногами хлюпал полурастаявший пористый мартовский снег, над головой проносились рваные облака. В воздухе пахло приближающейся весной — водой, сырой землей, ветром.
Лика и Андрей двигались рядом, не держась за руки, почти не касаясь друг друга, разве что изредка сталкивались плечами. Лика, рассказывая, смотрела под ноги, машинально подбрасывала на ладони двухкопеечную монетку. Андрей слушал, глядя куда-то вверх, на узкие окна массивных зданий сталинской эпохи.
— Мне всегда таким представлялся отец, — задумчиво говорила Лика. — Я ведь его никогда не видела, дома даже фотографии нет. И мне всегда думалось, что он должен быть такой — какой-то очень романтический герой, сильный, смелый, всезнающий, много ездивший по свету, многое повидавший. Такой, понимаешь, человек мира, у которого, конечно, ни семьи, ни детей быть не может…
Андрей внимательно слушал ее, затем обернулся, произнес чуть насмешливо, но тепло:
— Твоя беда в том, дружочек мой, что ты в детстве слишком много книжек читала, вместо того чтобы в казаки-разбойники во дворе играть.
— В смысле? — вскинула брови Лика.
— Фантазия слишком богатая, — объяснил Андрей. — Придумала себе какого-то капитана Блада. А что, если он всего-навсего бухгалтер в Доме культуры?
— Ну нет, — уверенно помотала головой Лика. — Нет, такого быть не может. К тому же я от матери слышала, что они расстались, потому что он в Африку уехал.
— Доктор Айболит прямо, — покивал Андрей. — Ты и в самом деле веришь, что кто-то может бросить любимую женщину и ребенка потому, что это помешает ему бороздить Тихий океан?
— Не знаю, — сумрачно бросила Лика.
Она шла, потупившись, пиная носком сапога серый кусок льда. Андрей помолчал, потом вдруг быстро наклонился, зачерпнул липкого мокрого снега, слепил снежок и, крикнув «Берегись!», метнул его в Лику.
— Ах, ты так!
Девушка быстро отскочила в сторону, увернулась и, смеясь, бросилась в атаку. Андрей, спасаясь от града обрушившихся на него снежков, спрятался за углом. И Лика, выбросив из головы тяжелые, годами мучающие ее мысли, с хохотом полетела за ним.
Семейный скандал бушевал уже второй час. Лика закрылась в своей комнате, завела пластинку «Модерн Токинг», пыталась зажимать уши руками, но гневный голос бабки и истеричные рыдания матери заглушить было невозможно. Ольга заявилась неожиданно, без звонка. Вплыла в квартиру, выставив вперед прилично округлившийся живот. За ее спиной смущенно жался маленький насупленный Мишка, Ликин брат, с которым она почти не виделась.
— Здравствуй, Ликушка, здравствуй, — пропела Ольга.
Неловко обняла дочь, ткнулась губами в щеку, подтолкнула сына:
— Мишенька, поздоровайся с сестричкой.
Лика присела на корточки, протянула мальчишке ладонь, сказала:
— Ну привет, вождь краснокожих!
Угрюмый пятилетний пацан буркнул «Здрасьте!», руки не подал и снова спрятался за спину матери. В дверях кухни появилась Нина Федоровна, скрестила руки на груди, подозрительно уставилась на дочь, заранее не ожидая от этого визита ничего хорошего.
— Мамуля, а мы тут мимо проезжали, и вот решили… — зачастила Ольга.
— Ты давай проходи, нечего в дверях торчать, чтоб все соседи уши грели, — оборвала ее продмагша. — Проходи, садись и рассказывай, с чем пожаловала. Чего еще надо?
Подозрения многоопытной мудрой бабки подтвердились, Ольга явилась, конечно же, не просто так, а с заманчивым предложением — прописать в квартиру маленького Мишку и будущее новорожденное дитя.
— Это зачем еще? — искренне удивилась Нинка.
— Ну как же, мама, ты ведь немолодая уже, извини за прямоту. Если что случится, квартира отойдет государству. Я тебе, конечно, желаю здоровья и долголетия, но о таких вещах тоже приходится думать.
— А дочка-то как же? У тебя ж еще и дочь есть. Неужто забыла?
— Лика? — захлопала глазами Ольга.
— Лика, ага, дочурка твоя здесь прописана. Она-то никуда не денется. Или ты и ей остаток дней уже намеряла?
— Ну, мама, что ты так сразу начинаешь… — обиженно загудела Ольга. — Я же не смерти твоей желаю, я просто хочу все предусмотреть. А Лика молодая девушка, она может замуж выйти и к мужу переехать.
— Значит, родную дочь хочешь из квартиры выдворить? Последнего лишить? — взвилась, наконец, бабка. — Совсем совесть потеряла, бесстыжая твоя рожа? И так спихнула ребенка на нас со стариком, вспоминала про нее раз в год по обещанию, а теперь и совсем отделаться хочешь? Как же, новые детки завелись, любимые!
Лика, не желая больше слушать эти крики, выскочила из комнаты и спряталась у себя. Забилась в угол, скорчилась, прижав колени к груди, уткнулась лицом в ладони. Снова, как в детстве, накатило чувство беспомощности, ненужности. Лишняя, нежеланная, нелюбимая. Вечный камень преткновения, всем мешающий, вызывающий одну лишь досаду и недоумение. Вечный изгой, и никуда, никуда ей от этого не деться… Казалось, она опять сделалась одиноким заброшенным ребенком, будто и не была уже взрослой, двадцатидвухлетней девицей, почти окончившей институт и собиравшейся завтра на комиссию по распределению к будущему месту работы.
Из соседней комнаты долго еще доносились крики:
— Да какая ты мать после этого? Всю жизнь на ребенка плевала, и вон что удумала под конец?
— А ты? По-твоему, ты, что ли, идеальная мать? Да я тебя в детстве боялась как огня! Если б ты со мной разговаривала по-доброму, была бы мне близким человеком, может, и не случилось бы тогда всего этого!
