Из-за долгой игры в карты вечер вопреки ожиданиям Аманды, надеявшейся на то, что он продлится час, ну максимум два, затянулся до половины одиннадцатого. И даже тогда, судя по всему, расходиться по домам никому не хотелось. К тому времени Аманда уже зевала и не могла припомнить, о чем говорила мать. Разговор, кажется, ничем не отличался от их обычных разговоров, которые, впрочем, можно услышать в любом маленьком городке.
Разговор, начавшийся с обсуждения соседей, перешел на внуков, потом на ведущих занятия по изучению Библии, на рост цен на ростбиф и на то, как правильно вешать занавески, и все это приправлялось щепоткой безобидных сплетен. Словом, разговор был как всегда, однако мать, хлебом не корми, любила все поднимать до уровня государственной важности, хоть это и было нелепо. Она придиралась ко всему и все умела драматизировать. Аманда радовалась, что мать начала свои бесконечные жалобы лишь после того, как она допила первую чашку кофе.
Сосредоточиться на чем-либо Аманде было тем более трудно, что ее мысли постоянно крутились вокруг Доусона. Она все пыталась убедить себя, что контролирует ситуацию, но почему тогда она снова и снова вспоминает его густые волосы над воротником, его тело, их такие естественные объятия в первые минуты встречи? Правда, имея уже достаточный опыт семейной жизни, она вполне отдавала себе отчет, что подобные вещи на самом деле оказываются гораздо менее важны, чем просто дружба и доверие, порожденные общими интересами. Несколько дней, проведенных вместе, после более чем двадцатилетней разлуки — срок слишком маленький, чтобы можно было надеяться на зарождение подобной связи.
Настоящими друзья становятся, лишь выдержав испытание временем. Женщины, думала Аманда, имеют склонность видеть в мужчинах то, что им хочется, по крайней мере поначалу, и теперь она спрашивала себя, а не совершает ли и она ту же ошибку. Так она размышляла над этими вопросами, которые не имели ответов, в то время как мать все зудела и зудела, не умолкая ни на минуту…
— Ты меня слушаешь? — прервала она поток мыслей Аманды. Аманда опустила чашку.
— Ну конечно, слушаю.
— Я вот говорю, что тебе нужно вспомнить бридж.
— Я давно не играла.
— Советую тебе вступить в клуб или открыть свой, — сказала она. — Или ты не слышала меня?
— Прости. У меня сегодня голова забита всякой всячиной.
— Понимаю. Все думаешь о церемонии?
Аманда проигнорировала саркастическое замечание: спорить и пререкаться не хотелось. А именно этого, она знала, добивалась мать. Она накручивала себя все утро, муссируя про себя существующие только в ее воображении стычки прошлого вечера в качестве оправдания неотвратимого нападения.
— Я же тебе говорила: Так пожелал, чтобы его прах развеяли, — пояснила она, не повышая голоса. — Его жена, Клара, тоже была кремирована. Возможно, он видел в этом способ снова соединиться с ней.
Но мать как будто не слышала ее.
— И что можно надеть по такому случаю? При этом, наверное… можно сильно испачкаться.
Аманда, отвернувшись, уставилась на реку.
— Не знаю, мама. Я об этом не думала.
Лицо матери застыло, сделав ее похожей на манекен.
— А что дети? Как они?
— Я сегодня еще ни с кем не разговаривала: ни с Джаредом, ни с Линн. Но, насколько мне известно, все с ними в порядке.
— А Фрэнк?
Аманда сделала глоток кофе, оттягивая время: говорить о Фрэнке не хотелось. Особенно после вчерашней ссоры, один в один повторявшей все предыдущие. Фрэнк скорее всего уже давно забыл о ней. Удачный и неудачный браки имеют лишь то различие, что в жизни каждого из супругов преобладает бесконечно повторяющийся свой собственный мотив.
— С ним все в порядке.
Мать кивнула, ожидая продолжения, но Аманда молчала.
Прежде чем нарушить наступившую тишину, мать расправила на коленях салфетку.
— Ну и как это делается в наши дни? Просто вывалишь пепел там, где он хотел?
— Вроде того.
— А для этого нужно разрешение или что-то подобное? Мне неприятно оттого, что люди могут это делать везде, где вздумается.
— Адвокат ничего такого не сказал, значит, все в порядке. Я чрезвычайно благодарна Таку за то, что он выбрал меня для выполнения своего наказа.
Мать с усмешкой слегка подалась вперед.
— Ну да, — проговорила она. — Потому что вы с ним дружили.
Аманда резко обернулась. Ей внезапно осточертели и мать, и Фрэнк, и вся эта окружавшая их ложь, которая стала определять ее жизнь.
— Да, мама, потому что мы дружили. Мне нравилось его общество. Он был одним из самых благородных людей, что я знала.
Мать, кажется, в первый раз смутилась.
— Где пройдет церемония?
— А какая тебе разница? Ведь тебя все это раздражает.
— Я спросила просто так, для поддержания разговора, — фыркнула мать. — Незачем грубить.
— А тебе не приходит в голову, что мне больно, и я не могу ответить иначе, потому что ты не сказала ни одного теплого слова. Хотя бы дежурное: «Сожалею о твоей утрате. Знаю, что он много для тебя значил». Ведь именно это обычно говорят, когда кто-нибудь умирает.
— Возможно, я и сказала бы это, знай я о ваших взаимоотношениях. Но ты мне постоянно лгала.
— А ты не думала, что в этом лишь твоя вина? Мать закатила глаза.
— Не смеши меня. Я из тебя твои слова клещами не тянула. Ты у меня не спрашивала совета, когда наведывалась сюда тайком. Это твое решение, а каждое решение влечет за собой определенные последствия. Тебе следует научиться отвечать за свой выбор.
— Думаешь, я этого не знаю? — Аманда почувствовала, как кровь приливает к лицу.
— Я думаю, — с расстановкой, растягивая слова сказала мать, — что ты иногда могла бы немного подумать и о других.
— Я? — Аманда часто заморгала. — Ты считаешь меня эгоисткой?
— Безусловно, — кивнула мать. — Все люди в той или иной мере эгоистичны. Но ты в этом иногда заходишь слишком далеко.
Аманда в потрясении безмолвно уставилась на мать. Как могла ее собственная мать — мать! — так думать? Этот факт лишь еще больше подогрел ее гнев. Люди для матери были лишь зеркалами, в которых она видела свое отражение. Тщательно выбирая слова, Аманда проговорила:
— Пожалуй, нам надо это обсудить.
— Согласна, — ответила мать.
— Ты считаешь меня эгоисткой потому, что я не рассказывала тебе о Таке?
— Нет, — сказала мать. — Дело в твоих проблемах с Фрэнком.
Последнее замечание заставило Аманду внутренне сжаться, и лишь невероятным усилием воли ей удалось не повысить голоса и сохранить на лице нейтральное выражение.
