— О, Роберто, — она вздохнула и высвободила руку. — Почему бы вам не оставить все как есть?
— Потому что так это оставаться не должно! — воскликнул он. — Только не сейчас, когда вы с Гаем собираетесь опять вступить на дорогу, ведущую к пропасти! Правде надо посмотреть в глаза, Марни. А правда заключается в том, что Гай был настолько пьян в тот вечер, когда ты застала его с другой женщиной, что даже и понятия не имел, что она была с ним!
— О боже, Роберто, прекратите это, — закричала она и сморщилась от пронзившей ее боли: ужасная сцена вновь стояла перед глазами.
— Они видели, как ты пришла, — продолжал он, не обращая на нее внимания. — Фаулер и Антея Коул. Они подстроили для тебя ту отвратительную сцену в спальне. Фаулер ненавидел тебя, потому что ты отвергла его предложение. А Антея ненавидела тебя, потому что ты увела ее любовника! Им хотелось видеть твой ад.
«И им это удалось», — подумала Марни и отвернулась от Роберто, который, казалось, так и пронизывал ее своим открытым взглядом.
— Довольно, — прошептала она, в глазах ее застыла боль. — Говоря все эти вещи, вы представляете Гая слепцом и доверчивым дураком. А мне кажется, ему бы это не понравилось.
— Именно так, — холодно, язвительно и протяжно произнес кто-то.
10
Марни резко повернулась и увидела стоявшего в дверях Гая. Он был так взбешен, что, казалось, переполнявший его гнев вырывался из него и заполнял собой всю студию.
Роберто что-то пробормотал. Потом воцарилось гнетущее молчание. Атмосфера накалилась до предела. Гай переводил гневный взгляд с одного на другого, потом наконец остановил его на белом, как полотно, лице Марни.
— Папа, оставь нас, пожалуйста, сказал он и резко отошел от двери.
Роберто, с трудом поднявшись со стула, ни слова не говоря, заковылял к выходу.
Он остановился, когда поравнялся с сыном.
— Она имеет право знать правду! — хриплым голосом сказал он. — Оба вы ведете себя как страусы. Но от правды не спрячешься, засунув голову в песок.
— Я просил тебя в это не вмешиваться, — резко сказал Гай. — Как я мог думать, что ты мне доверяешь!
— Доверяю, сын мой, доверяю, — Роберто устало вздохнул. — Грустно то, что ты мне не доверяешь.
Гай немного смягчился, когда заметил удрученное, замкнутое выражение на лице отца. Он протянул руку и сжал его плечо.
— Оставь нас, — спокойно произнес он. — Пожалуйста.
— Только правда, — повторил Роберто, пристально глядя на сына, — только она может вам обоим помочь.
Гай просто кивнул. Роберто перебрался через порог и вышел, закрыв дверь. Теперь они остались одни, стоя лицом друг к другу в разных концах залитой закатным солнцем комнаты.
Марни не выдержала первая. Она повернулась к Гаю спиной не в состоянии больше смотреть на него. То, что сказал Роберто, не выходило из головы. Самые дикие мысли приходили на ум. Все в ней восставало против того, чтобы поверить ему. Она понимала, что для Гая взгляд на события под другим ракурсом мог бы стать очень умно подготовленным оправданием. Но ведь сам Гай никогда не пытался таким образом объяснить свое поведение. А может, и пытался?
Она перенеслась мысленно к сцене, разыгравшейся в тот вечер, когда застала его с Антеей. Она была не в себе от переполнявшей ее боли, унижена, как никогда в жизни, и за эту боль, за унижение ненавидела его. Когда она вцепилась в него ногтями, Гай говорил что-то в этом роде. Она помнила, что он был пьян. Он еще не протрезвел, когда пришел в тот вечер домой, а если уж быть совеем точной — едва держался на ногах. А она тоже еле держалась на ногах, тоже была пьяна ненавистью и не хотела, не могла слышать и понимать то, что он говорил.
Ее отвлекли от этих воспоминаний шаги Гая по кафельному полу студии. Марни вся сжалась — она не знала, что произойдет в следующий момент.
Он подошел к большой фарфоровой раковине и повернул кран. Только тогда Марни поняла, что он, должно быть, пришел прямо из мастерской, потому что хотя на нем еще и была одежда, в которой он сюда ехал, он успел надеть поверх нее свой темный свитер и закатал до локтя рукава рубашки.
Гай стоял к ней спиной. Она немного повернулась и увидела, как он берет бутылочку растворителя, которым она пользовалась, чтобы отчистить краску с пальцев. Он отлил немного на испачканные грязью и маслом руки.
— Ну и как тебе здесь нравится? — Он не повернулся, все его внимание было поглощено оттиранием масла с длинных, с коротко подстриженными ногтями пальцев.
— Но зачем? — спросила Она. — Зачем ты это построил?
— Это место, где ты могла бы быть счастлива, — он пожал плечами и начал смывать с рук грязь под струей льющейся воды. — Я думал, — продолжал он, потянувшись за рулоном бумажных полотенец и отрывая несколько кусочков, — что если я смогу создать для тебя достаточно красивое место, ты, может быть, избавишься от обуревающих тебя желаний быть где угодно, только не дома. Такое место могло быть здесь, в Оуклендсе, ты могла бы здесь заниматься живописью и отрешиться от всего; такое место ты могла бы считать своим собственным, и если бы у тебя возникла потребность к уединению, ты могла бы представить себе, что находишься от всех очень-очень далеко.
— Жизнь художника — это всегда странствия и скитания, — сказала она. — Художникам нужно пространство и время, постоянно новые впечатления, чтобы добиться результатов в своей работе.
— Здесь я могу предоставить тебе и то, и другое, — просто сказал он.
— Нет. — Марни покачала головой. — Ты предоставляешь мне место и время, чтобы работать. Ты и раньше мне это предоставлял. Но на этот раз ты хочешь лишить меня права искать вдохновения там, где мне захочется. Ты хочешь лишить меня свободы.
— О! — Он выбросил использованные полотенца и, печально улыбаясь, подошел к ней. — Тебе, конечно; виднее, я не художник, — сказал он, — но разве не ты мне когда-то говорила, Марни, что могла бы сто лет подряд рисовать эту долину в порыве вдохновения? Теперь я тебе предоставляю такую возможность. — Он сделал выразительный жест, как будто приглашал ее взять эту долину себе. — Рисуй, рисуй в свое удовольствие. Долина просто ждет твоей талантливой кисти.
— А ты чем будешь в это время заниматься? — неожиданно спросила она. — Вернешься в Лондон и будешь приезжать сюда, чтобы навестить свою довольную жизнью жену, когда это тебе придет в голову?
— А ты хочешь, чтобы я был здесь не только по выходным? — вопросом на вопрос ответил он.
Она не ответила. У нее не было ответа. Вернее, был такой ответ, который она не могла высказать вслух.
— Роберто прав, — через некоторое время произнесла она. — Мы, наверное, оба сошли с ума, если хотим опять вернуться к лживому, фальшивому сосуществованию.
— В этом нет ничего плохого, — возразил он. — Просто два состоявших в браке человека некоторым образом заплутали, запутались. Что получится из нашей второй попытки, будет полностью зависеть от нас.
