— Он выполнил ваши инструкции?
— Выполнил! — повторила она презрительно. — Да, выполнил! Но
он вернул мне не все! Там нет жемчуга и нет самого ценного Фаберже! Я… я готова
была его убить, когда увидела!
— У вас еще будет такая возможность, — уверил ее Никоненко.
— Лазаренко никогда не знакомил с Шеффером Марию Суркову?
— Кого?! — переспросила Дина оторопело. — Кого знакомил?
— Суркову Марию. Не знакомил?
— Вы что, — спросила она, — с ума совсем сошли? Шеффер,
конечно, сволочь, но он гений и знаменитость. А Маня кто? Никто. Пустое место.
Ноль без палочки. Знакомил! Конечно, нет.
— Имя Алина Латынина вам известно, Дина Львовна?
— Нет.
— Вы никогда его не слышали?
— Да нет, конечно! А почему вы спрашиваете? Или все ищете,
кто стрелял?
— Ищем, Дина Львовна, — признался Никоненко.
— Делать вам нечего, — сказала успокоившаяся Дина и потерла
пепельное пятно на юбке, — поду-умаешь, Маню Суркову в больницу отвезли, а вы
целое расследование затеяли! Вы бы лучше заставили эту сволочь вернуть мне
драгоценности.
— Эта сволочь сейчас будет здесь, — проинформировал ее
Никоненко сухо. — Будем подтверждать вашу историю. Кстати, Дина Львовна,
Арнольд Шеффер все завещал жене и сыну. Я завещаньице проверил. Так что вы
особенно не распаляйтесь относительно того, что они ваши. Я бы не советовал. С
наследниками судиться — никакой радости нет, и Сергей Калинин не поможет, это
уж точно.
* * *
— Маня, я приехал, — объявил Потапов, морщась и стаскивая
ботинки. — Ты как?
— Хорошо, — ответила она радостно. Охнул диван, очевидно,
она пыталась подняться, чтобы выйти ему навстречу.
— Лежи! — прикрикнул Потапов. — Я сейчас подойду.
Он закрыл дверь за медсестрой и вошел в комнату. Маруся
сидела на диване, и ее необыкновенные глаза сияли.
— Ну что? — спросил Потапов, подошел и неожиданно ее
поцеловал.
Как будто так и полагалось, Маруся прижалась к нему и обняла
за шею худыми желтыми руками. Шершавый локоть попался Потапову под ладонь, и он
осторожно его погладил.
Уткнувшись куда-то в его шею, Маруся замерла. Под хрустящей
и переливающейся от крахмала рубашкой Потапов оказался жилистым и твердым, хотя
Маруся подозревала, что он хлипкий и худосочный, как холодец “Студенческий” в
институтской столовке.
Он стоял, неудобно наклонившись, и Марусе вдруг стало
страшно. Страшно и неловко.
— Митя, — сказала она и отцепила от него свои руки, — ты… ты
с работы?
Он выпрямился, посмотрел на нее и усмехнулся.
— Я с работы. Не надо так пугаться, Маня. Ничего
предосудительного я делать не намерен.
— Я и не думала, что ты…
— Вот и не думай, — сказал он уже в дверях. — Тебе звонила
твоя подруга?
— Звонила, — сказала Маруся и потянулась, чтобы взять со
столика зеркальце. Ей казалось, что щеки у нее горят просто неприлично. —
Сказала, что у нее дел полно, и она пока не приедет. Это так странно, Мить. И
так на нее не похоже.
— Она только из командировки вернулась, вполне возможно, что
у нее полно дел, — Потапов мелькнул в коридоре, уже в майке и джинсах, — кроме
того, она знает, что здесь я, и вполне может пока на вахту не заступать.
— На какую вахту? — спросила Маруся.
— Они несли вахту у постели раненого товарища, — объявил
Потапов, появляясь в дверях. — Сегодня ты ешь куриный бульон и малину.
Земляники не было. Пардон.
Он развлекался, и Маруся пыталась не пялиться на него ежесекундно.
Особенно после его неожиданного поцелуя.
Разве она может думать о поцелуях Потапова?! Он появился в
ее жизни внезапно, и в любую секунду он так же внезапно из нее исчезнет, и
именно это будет правильно. Неправильно то, что сейчас он возится на ее кухне,
и то, что он поцеловал ее, когда вошел. Поцеловал так, как будто ему и вправду
хотелось ее поцеловать.
— Завтра я встречаюсь с Сидориным, — сказал Потапов из
кухни, — Маня, ты вполне можешь подняться, бульон я уже разогрел. Лия Мамедовна
передавала тебе привет.
— Кто такая Лия Мамедовна?
— Моя домработница. Или ты думаешь, что я сам варил бульон в
кабинете?
Маруся доплелась до кухни и уселась на стул. Специально для
нее Потапов принес на кухню стул из комнаты.
— Ты здесь, а домработница в твоей квартире?
— На даче, — поправил Потапов. — Я почти не живу в квартире.
А что тебя изумляет?
— Митька, у тебя своя жизнь, а ты вместо того, чтобы ею
заниматься…
— Маня, мы это уже обсуждали! Я не хочу начинать сначала.
Ешь свою малину и молчи.
Она посмотрела на него и засмеялась. Никогда в жизни она не
смеялась просто потому, что ей нравилось смотреть на мужчину.
Она не станет думать о том, что будет с ней, когда он
вернется в свою жизнь. Она не станет постоянно прикидывать, как ужасно она ему не
подходит. Она не станет думать, что именно сказала ему мать после своего
исторического визита.
Она будет жить только одной секундой — вот этой самой, в
которой Потапов жарит на ее плите свои антрекоты, ставит перед ней стеклянную
мисочку с малиной — парадную, “гостевую”, вытащенную из комнатного серванта, он
не знает, что она парадная, и уже во второй раз дает в ней Марусе ягоды. И еще
она будет вспоминать, как он ее поцеловал, когда вошел. Как будто так и надо.
Как будто он делал это всегда.
Нет, об этом как раз нельзя думать!
— А с Вовкой ты зачем встречаешься? — Она спросила, просто
чтобы что-нибудь спросить.
— Мне нужно, — сказал Потапов рассеянно. — Сегодня ко мне
приезжал Линкольн Пауэлл. Был мрачен.
— Кто такой Линкольн Пауэлл?
— Префект полиции. Ты что, не читала Альфреда Бестера?
— Я вообще-то серая, Потапов, — сказала Маруся, — это ты у
нас образованный.
— Я у вас образованный, — подтвердил он, ловко переворачивая
антрекоты. В первый раз они у него все время шлепались обратно в кипящее масло,
сердито брызгая на джинсы. Он был горд, что так наловчился. — Это меня бабушка
приучила читать. Я в детский сад не ходил по слабости здоровья, а сидел дома с
бабушкой. Мы с ней валялись на диване и читали все подряд.
— Мить, а ты… тебя никогда не беспокоило… ты не страдал от
того, что…
— Не страдал, — сказал Потапов и выложил свой антрекот на
тарелку. — Мне было все равно. У меня были родители, которых я очень любил, и
брат с сестрой. Они меня баловали, как могли, я же последний ребенок как-никак.
Знаешь, я карьерой стал заниматься, чтобы родителей повезти отдыхать. Они
никогда в жизни никуда в отпуск не ездили. Зато теперь каждый год.
