С его точки зрения, к этому все шло.
Он писал долго-долго, вымучивая каждое слово, и решил, что
написал как минимум страниц пять. Оказалось — двадцать три слова. Он специально
посчитал, когда взглянул на плоды трудов своих. Плоды выглядели неубедительно.
Ему бы не бумаги писать, а подумать о том, что уже известно
или вот-вот станет известно. Но и думал он совсем не о том.
Он думал, что вечером должен непременно забрать Алину
Латынину с собой в Сафонове. Никак нельзя ей в Москве оставаться. Чем уже круг
поиска, тем сильнее опасность.
Никоненко оставалось сделать еще один шаг — и он оказался бы
у цели. Слишком многое отвлекало его по пути, сбивало с нужного направления,
поэтому он так замешкался. Оставался только один шаг, и капитан боялся, что
сделать его не успеет.
Доказательств у него нет. С мотивами тоже пока худо.
Работал, работал, вот вам и наработал.
Был бы на месте Морозов, он бы хоть спросил у него, что там
с опросом Алининых соседей, не видел ли кто часом человека в коричневом плаще.
Ну, если и видел, дальше что?
И еще. Он так и не мог понять, зачем убивать обеих? Если
капитан думает правильно, Алина Латынина ни при чем. Не может быть при чем. Она
не знает никого из бывших одноклассников Сурковой.
Он проверил даже институты — никто из них с ней вместе не
учился.
Тогда зачем?!
И какого хрена он ел вчера вместе с ней жареную картошку, и
выслушивал ее откровения на тему “все мужики — козлы”, и утром хватал ее за
руку!
Теперь не может нормально думать.
Он снял трубку и набрал номер, который уже выучил наизусть.
— Не вздумай домой поехать, — сказал он, как только
ответили, — за штанами или за зарядником для телефона. Поняла?
Она помолчала. Вряд ли кто-то из ее стрекозлов позволял себе
говорить с ней в таком тоне.
— Алина Аркадьевна, вы меня слышите или вы меня не слышите?
— Слышу, — сказала она холодно, — по правде говоря, я домой
и не собиралась. Зачем вы звоните? Что-то случилось?
— Ты своей подруге звонила? — спросил он, налегая на слово
“ты”.
— Звонила. Игорь, мы утром обо всем договорились.
Они и вправду обо всем договорились утром, и непонятно было,
зачем он звонит.
Они договорились, что она позвонит Марусе и придумает
какой-нибудь предлог, чтобы пока к ней не приезжать. Они договорились, что за
весь день Алина и носа из своего офиса не покажет. Они договорились, что, если
кто-то будет звонить ей и приглашать в школу, в больницу, в зоопарк или еще
куда-нибудь, она первым делом перезвонит капитану Никоненко и с места не
тронется. Они условились, что вечером он заедет за ней и отвезет к каким-нибудь
знакомым, у которых она сможет переночевать.
Он знал совершенно точно, что этими самыми “знакомыми” как
раз будет Игорь Никоненко.
Вчера, проводив ее спать, он немедленно почувствовал себя
Адамом до грехопадения, и ему стало смешно. Если бы утром или даже три часа
назад кто-нибудь сказал ему, что Алина Латынина будет ночевать в его доме, а он
в это время будет маяться от сознания собственной добродетели, он плюнул бы
лгуну в лицо. Тем не менее, она ночевала, а он маялся.
Утром на полке в ванной он увидел ее очки и зачем-то взял их
в руки. Они были невесомые, стильные до невозможности, с сильными стеклами,
которые искажали действительность, уменьшая ее в несколько раз. А он, грешным
делом, думал, что очки она носит просто так, для форсу. Они пахли вчерашними
духами, от которых у капитана судорогой сводило позвоночник.
Едва высадив ее у дверей офиса, он стал строить планы, как
вечером привезет ее к себе.
Купить, что ли, какой-нибудь благородной еды, вроде этих
самых креветок?
— Игорь, — спросила она, — что ты молчишь?
Не мог же он сказать ей про креветки!
— Я не молчу. Я просто еще раз предупреждаю тебя, чтобы ты
не выходила из офиса.
— Я и не собиралась, — и она повесила трубку. Вот зараза!
Даже говорить не хочет. А он пускал над ее очками младенческие пузыри и думал,
чем именно станет ее кормить.
Позвонили из проходной. Тамара Селезнева прибыла на пять
минут раньше срока, и Никоненко моментально позабыл об Алине и своих сложных
переживаниях.
На этот раз Тамара была не в белых, а в голубых бантах и
оборках. Банты украшали ее бюст, плечи и живот. Выглядела она так внушительно,
что капитан невольно поежился и призвал на помощь Анискина.
— Дорогая Тамара Петровна, — начал “Анискин” задушевно, —
позвал я вас для того, чтобы выяснить некоторое обстоятельство, которое вы от
меня скрыли.
— Скрыла? — перепугалась Тамара.
— Скрыли, — подтвердил “Анискин” отеческим тоном, —
совершенно точно скрыли, уважаемая Тамара Петровна. Почему, когда мы в первый
раз разговаривали, вы мне ничего не рассказали про всю катавасию с записками?
— Ка…какую катавасию? — запнувшись, спросила Тамара и
вытаращила на капитана черные глазищи. Глазищи были очень правдивые. Излишне
правдивые.
— Тамара Петровна, что именно происходило с ящиком, в
котором были записки? Почему он все время куда-то перемещался?
— Ку…да перемещался? — и Тамара моргнула.
— Вот я и спрашиваю — куда?
— Что — куда?
— Тамара Петровна, — сказал Никоненко нетерпеливо, — не
валяйте дурака. Все ваши одноклассники рассказывали мне, что вы исключительно
активная и умная дама. Давайте по порядку. Вы придумали игру “в почту” и
поставили на сцену ящик для записок. Все, кто хотел, писали записки и кидали их
в ящик. Что произошло потом? Зачем вы во время торжественной части отнесли этот
ящик в туалет, какую именно записку вы из него достали и сожгли на лестнице в
банке из-под маслин?
Тамара изменилась в лице, как будто капитан предъявил ей
обвинение в убийстве.
— Откуда вы… вы что… как вы…
— Да никак, — Никоненко махнул рукой. — В начале вечера ящик
с записками стоял на сцене. В конце вечера тоже стоял. А в середине ящика не
было. Если бы его утащил кто-то посторонний, это обязательно кто-нибудь заметил
бы — все сидели в зале, скучали и от скуки смотрели по сторонам, пока на сцене
произносили речи. На вас с ящиком в руках никто не обратил внимания — вы и так
с ним весь вечер носились. На лестнице что-то жгли, и туда легко попасть из
женского туалета. В коридоре, который ведет к лестнице с другой стороны, свет
не горит и нет окон. Нет никакого резона ковыряться в темноте, когда можно
пройти через туалет. Потапов сказал, что, сидя на сцене, видел, как вы то и
дело посещали это заведение. — Он помолчал. — Давайте, Тамара Петровна.
Рассказывайте.
