— Мне бы допросить ее, и побыстрее. Когда она в себя придет?
Молодое лицо врача на секунду стало брезгливым и взрослым.
— К вечеру придет, — сказал он холодно и потрепал Федора по
макушке. — Не горюй, пацан! Вот увидишь, станет твоя маманя лучше прежней.
Езжай домой, небось отец весь извелся!
Почему люди, даже из самых лучших побуждений, все время
говорят друг другу совсем не то, что нужно, стремительно подумала Алина. Ну
какое этому врачу дело до Федорова отца? Зачем он это сказал?
— Отца у меня нет! — воскликнул Федор с энтузиазмом. — Мы с
мамой вдвоем живем! А сейчас мы с Алиной к ней поедем, потому что меня нельзя
одного в пустую квартиру, и в школу я завтра не пойду! То есть сегодня!..
— Когда допросить-то можно? — повторил Никоненко скучным
голосом. — Точно вечером или, может, пораньше?
Теперь уже не только врач, но и копченая селедка посмотрели
на него с брезгливым недоумением. Селедка — еще и с ненавистью.
— Вы пока не уезжайте, — посоветовал он, подогревая ее
ненависть. Как будто черт его толкал в бок костлявым волосатым локтем! — Мне
еще с мальчиком придется поговорить. Сегодня, — добавил он с нажимом. — У вас
есть где-нибудь тихое место? Только не в коридоре.
— Во второй ординаторской у нас самое тихое место.
Проводить? — И, демонстрируя полную солидарность со слабой женщиной перед
цементно-бетонным ментом, спросил: — Может, чаю вам согреть? Или мальчику? Если
есть хотите, на втором этаже круглосуточный буфет, только там одна пицца и
сардельки.
Лучше сразу пригласи ee в свою хрущевку-распашонку, санузел
совмещенный, молча посоветовал врачу Никоненко.
Только не пойдет она. Ты что, не видишь бриллиантовый ручеек
и черную жемчужину, и очочки, и ботиночки, и простецкую кожаную курточку, на
ощупь как шелк? Где тебе! Ты только что отмылся от всей сегодняшней кровищи и
чувствуешь себя спасителем человечества, благородным героем, сэром Ланцелотом.
Только ни черта ты не Ланцелот. Ты — такой же, как я, специалист средней руки
на средней же зарплате.
Госслужащий.
Под конец жизни ты выбьешься в начальники отделения, а я
выйду в полковники. Получим мы с тобой еще по полтиннику прибавки, и в метро,
по дороге на работу, станем читать в журнальчике “Семь дней” о том, что
“организатор фестиваля, рекламное агентство “Вектор”, в лице генерального
директора Алины Латыниной, выразило благодарность спонсору, мэру, премьеру…”.
— Я не знаю, что вы себе вообразили, но допрашивать Федора я
вам не позволю, — решительно заявила Алина Латынина. К этому моменту Никоненко
уже был зол как черт. Кажется, только что он был уверен, что вывести его из
себя невозможно.
— Мне не требуется ваше позволение. Мне нужно работать. В
этот момент моя работа состоит в том, чтобы найти человека, который стрелял в
его мать. Федор, ты в состоянии поговорить со мной или нет?
— Я… в состоянии, — выговорил тот неуверенно и посмотрел на
Алину: — Ты не сердись, Алин! Я очень не люблю, когда ты сердишься!
— Я не сержусь.
— Где ваша вторая ординаторская? Давайте-давайте,
шевелитесь! Вы-то сейчас все спать пойдете, а я в управление поеду!
— Вы сами выбрали себе такую работу, — подзудила мымра, —
выбрали бы другую и не ездили бы сейчас в управление!
Никоненко не удостоил ее ответом. Во второй ординаторской
было душно и почему-то сильно пахло нашатырным спиртом. Врач зажег свет и оглядел
свое хозяйство, как будто видел впервые.
— Ну вот, — сказал он, смущаясь Алины, — окно не
открывается, а воняет, потому что утром практиканты бутыль с нашатырем разбили.
Он последний раз взглянул на Алину и вышел. Никоненко был
совершенно уверен, что он станет караулить ее в коридоре.
— Вы только меня не перебивайте! — приказал он ей. — Или
придется все начинать сначала, а мне и вправду некогда. Сядьте в угол и сидите
тихо.
— Я на вас жалобу напишу, — сообщила она.
— Валяйте, — разрешил Никоненко и, придвинув шаткий
стульчик, устроился напротив Федора. — Расскажи мне, как все было. С самого
начала.
— Сначала мама сказала, что она сегодня вечером идет в свою
школу, — добросовестно начал Федор, — поэтому математику и английский у меня
проверит Алина, а я не хотел, чтобы она проверяла, потому что мы…
— Она всегда с тобой остается, когда мама уходит?
— Всегда, — согласился Федор с удовольствием, — бабушка не
любит со мной оставаться, она говорит, что возни много и что мы сели ей на шею,
а Алина всегда остается, и мы с ней ездим кутить. Мама, правда, ругается, но мы
все равно ездим.
— Куда вы ездили сегодня?
— В “Седьмой континент” за мороженым, — раздраженно сказала
из угла Алина. — Зачем вам…
— В какой?
— Что — в какой?
— В какой “Седьмой континент”?
— Который на Лубянке! Что вам за…
— Так, что потом?
— Потом мы поехали к Алине, мультфильм смотреть.
— Какой мультфильм?
— Ну, мы купили мультфильм, — объяснил Федор терпеливо, —
про Мулана.
— Не про Мулана, а про Мулан, — поправила Алина. — Мулан —
это она.
— Про Мулан, — согласился Федор. — Потом я на компьютере
играл, а Алина по телефону разговаривала. Потом мы оделись и поехали в мамину
школу. Алина сказала, что мы маму заберем и уговорим ее поехать пиццу есть. Она
сказала — кутить, так кутить. Я люблю кутить, а мама не очень.
— А в школе что было?
Он задал этот вопрос и спиной почувствовал, как подобралась
и насторожилась Алина. Как лошадь перед прыжком.
Почему? Боится за мальчишку? Бережет его нервы? Не хочет вспоминать?
Или еще что-то?
— Я вылез из машины и побежал к воротам. Алина сказала —
осторожно, машины. Она всегда прямо посреди дороги останавливается. Мы в
прошлом году ездили в Суздаль, и ее там за это все время штрафовали.
— Понятно.
— Я маму сразу увидел, она уже к нам шла.
— Она тебя тоже видела?
— Нет, я ее позвал, и тогда она увидела. Я закричал: “Мам!”,
и она увидела. Потом повернулась в сторону, как будто ее еще кто-то позвал, а
потом… упала и лежала. Все закричали, побежали, и я очень испугался.
— Очень-очень?
— Просто очень, а не очень-очень, — подумав, ответил Федор,
— я очень-очень не успел испугаться, потому что Алина подбежала.
