– Прошу вас, возьмите это себе на конфеты. К сожалению,
больше ничего не могу вам предложить. Я бы вам, клянусь честью, с удовольствием
подарил монтекристо, но…
Иосиф Карлович горестно развел руками, и по его истерзанному
страстями лицу пробежала судорога.
– …но, к сожалению, благодаря моему несчастному характеру я
больше не имею ни одной штуки.
Гаврик серьезно и просто взял гривенник, поблагодарил и
вышел на улицу, озаренную тревожным светом иллюминации.
Глава 35
Долг чести
Утром Петя унес из чулана две пары летних кожаных скороходов
и по дороге в гимназию продал их старьевщику за четыре копейки.
Когда днем явился Гаврик, мальчики тотчас расставили ушки.
Петя проиграл всё только что купленное у Гаврика еще скорее, чем в первый раз.
Да и понятно: у приятелей были слишком неравные силы.
Почти все ушки Приморского района лежали в мешочках Гаврика.
Он мог широко рисковать, в то время как Петя принужден был дорожить каждой
двойкой и делать нищенские ставки, а это, как известно, всегда приводит к
быстрому проигрышу.
На другой день Петя, уже совершенно не владея собой,
потихоньку взял шестнадцать копеек – сдачу, оставленную Дуней на буфете.
На этот раз он решил вести себя умнее и осторожнее. Прежде
всего для удачной игры была необходима настоящая, хорошая битка.
Петина битка – большая и на вид необыкновенно красивая
ливрейная пуговица с геральдическими львами и графской короной, – несмотря на
всю свою красоту, никуда не годилась: она была слишком легкая. Ее требовалось
утяжелить. Петя отправился на вокзал, пробрался на запасные пути и в отдаленном
тупике, за депо, сходя с ума от страха, срезал с товарного вагона свинцовую
пломбу.
Дома он вколотил ее молотком в чашечку битки, потом вышел на
Куликово поле и положил битку под дачный поезд. Он поднял ее с рельсов
великолепно расплющенную, горячую, тяжелую. Теперь она не уступала лучшим
биткам Гаврика.
Вскоре пришел Гаврик, и началась игра. Мальчики сражались
долго и ожесточенно.
Однако оказалось, что иметь хорошую битку – этого еще мало.
Надо быть мастером! В конце концов Петя проиграл не только все, что у него
было, но еще остался должен.
Гаврик пообещал прийти завтра за долгом.
Для Пети наступило время, похожее на дурной сон.
– На буфете лежала сдача, шестнадцать копеек, – спокойно
сказал отец вечером, после обеда. – Ты случайно не брал?
Кровь прилила к Петиному сердцу и тотчас отхлынула.
– Нет, – сказал он как можно равнодушнее.
– А посмотри-ка мне в глаза.
Отец взял мальчика за подбородок и повернул его лицо к себе.
– Честное благородное слово, – сказал Петя, изо всех сил
стараясь смотреть отцу прямо в глаза. – Святой истинный крест!
Холодея от ужаса, мальчик перекрестился на икону.
Он ожидал, что сию же секунду разверзнется потолок и в него
ударит молния. Ведь должен же был бог немедленно покарать за такое наглое
клятвопреступление!
Однако все было тихо.
– Это очень странно, – хладнокровно заметил отец. – Значит,
у нас в доме завелся вор. Мне и тете, разумеется, нет никакой необходимости
тайно брать деньги с буфета. Павлик целый день на глазах у взрослых и тоже не
мог этого сделать. Ты дал честное слово. Следовательно, остается предположить,
что это сделала Дуня, которая у нас служит пять лет…
В это время Дуня заправляла в передней лампу.
Она тотчас положила на подзеркальник стекло и тряпку и
появилась в дверях. Не только шея, но даже обнаженные до локтей руки ее стали
красными. Большое добродушное лицо было покрыто пятнами и искажено мукой.
– Чтоб мне не было в жизни счастья, – закричала она, – если
тую сдачу с базара паныч не проиграл в ушки Гаврику!
Отец взглянул на Петю.
Мальчик понял, что должен немедленно, молниеносно, сию же
секунду сказать нечто благородное, гордое, справедливое, страшное, что
мгновенно сняло бы с него всякое подозрение.
Минуту назад он еще мог бы, пожалуй, сознаться. Но теперь,
когда дело коснулось ушек, – ни за что!
– Вы не имеете права так говорить! – заорал Петя сипнущим
голосом, и яркий румянец лживого негодования выступил на его лице. – Вы врете!
Но и этого показалось ему мало.
– Вы… вы, наверное, сами… воровка! – затопав ногами,
выкрикнул Петя.
Отец с серьезной грустью укоризненно качал головой, не в
состоянии понять, что делается в душе мальчика.
Покуда Дуня бестолково суетилась в кухне, собирая вещи и
требуя расчета, Петя выбежал в детскую и так страшно хлопнул дверью, что на
спинке кровати закачался эмалевый образок ангела-хранителя.
Мальчик наотрез отказался просить у Дуни прощенья. Он лег в
постель и притворился, что у него обморок. Его оставили в покое.
Отец не поцеловал его на ночь.
Петя слышал, как тетя уговаривала Дуню остаться и как та,
всхлипывая, наконец согласилась.
Среди ночи Петя часто просыпался, ужасаясь своему поступку.
Он был готов бежать в кухню и целовать Дуне ноги, умоляя о прощении. Но еще
большее волнение охватывало мальчика при мысли о Гаврике, который потребует завтра
денег.
Утром, выждав момент, когда отец повел Павлика в ванную
комнату умываться, Петя вынул из шкафа старый вицмундир.
Семейное предание гласило, что вицмундир этот был сшит папой
тотчас при выходе из университета и надет всего один раз в жизни, по настоянию
маминых чопорных родственников, требовавших, когда папа венчался с мамой, чтобы
все было, как у людей. С тех пор вицмундир висел, всеми забытый, в шкафу.
Ушек на нем оказалось очень много, но большинство из них, к
сожалению, были слишком маленькие, в игру не годившиеся.
Больших имелось всего четыре, да и они не оправдывали
надежд. Это были малоценные толстые, белые, почти вышедшие из употребления
тройки.
На совесть пришитые к тонкому сукну старательным одесским
портным прошлого века, они не поддавались ножницам. Петя нетерпеливо зубами
выдрал их с мясом.
Стоит ли говорить, что и на этот раз Петю постигла в игре
полная неудача? Его долг Гаврику возрос необычайно.
