Старик пожевал губами и еще выше поднял брови, удивляясь,
какой у него вырос бедовый внучек: все понимает лучше всякого взрослого. И,
главное, хитрый! У, хитрый!
Несмотря на свои девять с половиной лет, Гаврик в иных
случаях жизни действительно разбирался лучше, чем многие взрослые. Да и не
мудрено. Мальчик с самых ранних лет жил среди рыбаков, а одесские рыбаки, в
сущности, мало чем отличались от матросов, кочегаров, рабочих из доков,
портовых грузчиков, то есть самой нищей и самой вольнолюбивой части городского
населения.
Все эти люди на своем веку довольно хлебнули горя и на
собственной шкуре испытали, «почем фунт лиха», что взрослые, что дети –
безразлично. Может быть, детям было даже еще хуже, чем взрослым.
Шел тысяча девятьсот пятый год, год первой русской
революции.
Все нищие, обездоленные, бесправные подымались на борьбу с
царизмом. Рыбаки занимали среди них не последнее место. А борьба начиналась
лютая: не на жизнь, а на смерть. Борьба учила хитрости, осторожности, зоркости,
смелости.
Все эти качества совершенно незаметно, исподволь росли и
развивались в маленьком рыбаке.
Брат Гаврика, Терентий, тоже сперва рыбачил, но потом
женился и пошел работать в вагонные мастерские. По множеству признаков Гаврик
не мог не догадываться, что старший брат его имеет какое-то отношение к тому,
что в те времена называлось глухо и многозначительно – «движение».
Бывая в гостях у Терентия на Ближних Мельницах, Гаврик
частенько слышал, как братон говорил слова «комитет», «фракция», «явка»… И хотя
смысла их Гаврик не понимал, однако чувствовал, что слова эти связаны с
другими, понятными всякому: «забастовка», «сыскное», «листовка».
Особенно хорошо было известно Гаврику, что такое листовки –
эти странички плохой бумаги с мелкой серой печатью. Однажды, по просьбе
Терентия, Гаврик даже разносил их ночью по берегу и клал, стараясь, чтобы никто
не заметил, в рыбачьи шаланды.
Тогда Терентий сказал:
– А как кто-нибудь увидит – прямо кидай их в воду и тикай. А
как поймают – скажи, что нашел в бурьяне.
Но все обошлось благополучно.
Вот именно поэтому Гаврик прежде всего и решил рассказать
про матроса брату своему, Терентию. Мальчик знал, что Терентий все устроит.
Однако он понимал, что следует еще кое с кем посоветоваться, кое-где побывать,
может быть, даже в том самом «комитете».
Значит, нужно пока что ждать. Но ждать становилось опасно.
Несколько раз матрос приоткрывал дверь и осторожно
выглядывал наружу. Но хотя вокруг было уже довольно темно, все же не настолько,
чтобы можно было выйти в таком виде, не обратив на себя внимания, тем более что
на берегу еще оставалось много народу и с моря слышались песни катающихся на
лодках.
Матрос снова садился на койку и, уже не стесняясь старика и
Гаврика, громко говорил:
– Драконы… Шкуры… Ну, только пусть они мне когда-нибудь
попадут в руки!.. Я из них не знаю что наделаю… Голову положу, а наделаю… – и
постукивал тихонько по койке литым кулаком.
Глава 26
Погоня
Уже смеркалось, когда дверь хибарки неожиданно открылась и
вошел большой человек, на миг заслонив собой звезды. Матрос вскочил.
– Ничего, дядя, сидите, это наш Терентий, – сказал Гаврик.
Матрос сел, силясь в темноте рассмотреть вошедшего.
– Вечер добрый, – сказал голос Терентия. – Кто тут есть,
никого не вижу. Почему лампу не зажигаете: керосину нема, чи шо?
– Ще трошки есть, – прокряхтел дедушка и зажег лампочку.
– Здорово, диду, как дело? А я вышел сегодня в город – и
дай, думаю, заскочу до своих родичей. Э, да, я вижу, у вас тут еще кто-то есть
в хате! Здравствуйте!
Терентий быстро, но очень внимательно оглядел матроса при
слабом свете разгоравшейся коптилки.
– Наш утопленник, – с добродушной усмешкой пояснил дедушка.
– Слыхал.
Матрос с сумрачным сомнением смотрел на Терентия и молчал.
– Родион Жуков? – спросил Терентий почти весело.
Матрос вздрогнул, но взял себя в руки. Он еще тверже уперся
кулаками в койку и, сузив глаза, выговорил с дерзкой улыбкой:
– Допустим, Жуков. А вы кто такой, что я вам обязанный
отвечать? Я, может быть, обязанный отвечать лишь перед одним комитетом.
Усмешка сошла с рябоватого лица Терентия. Гаврик никогда не
видел брата таким серьезным.
– Можешь меня считать за комитет, – немного подумав, заметил
Терентий и сел рядом с матросом на койку.
– Чем вы докажете? – упрямо сказал матрос, отвергая
товарищеское «ты» и отодвигаясь.
– Надо сначала, чтоб вы доказали, – ответил Терентий.
– Кажется, мои факты довольно-таки ясные. – И матрос сердито
показал глазами на ноги в подштанниках.
– Мало что!
Терентий подошел к двери, приоткрыл ее и негромко сказал в
щель:
– Илья Борисович, зайдите на минуту.
Тотчас зашумел бурьян, и в хибарку вошел маленький, щуплый,
очень молодой человек в пенсне с черной тесемкой, заложенной за ухо. Под старой
расстегнутой тужуркой виднелась черная сатиновая косоворотка, подпоясанная
ремешком. На обросшей голове сидела приплюснутая техническая фуражка.
Матросу показалось, что он уже где-то видел этого
«студента».
Молодой человек стал боком, поправляя пенсне и посмотрел на
матроса одним глазом.
– Ну? – спросил Терентий.
– Я видел товарища утром пятнадцатого июня на Платоновском
молу в карауле у тела матроса Вакулинчука, зверски убитого офицерами, – быстро
и без передышки проговорил молодой человек. – Вы там были, товарищ?
– Факт!
– Видите. Стало быть, я не ошибся.
Тогда Терентий молча достал из-под пиджака сверток и положил
на колени матросу.
– Пара брюк, ремешок, тужурка, ботинок, к сожалению, не
достали, пока будете ходить так, а потом купите, не теряя времени – одевайтесь,
мы можем отвернуться, – так же быстро и без знаков препинания высыпал молодой
человек, прибавив: – А то мне кажется, что за этим домом слежка.
Терентий мигнул:
– А ну-ка, Гаврик.
