– Камбала, камбала, камбала! Бычки, бычки, бычки!
– Мадам Стороженко, – наконец с большим трудом выговорил
мальчик, – мадам Стороженко…
Она нетерпеливо обернулась:
– Ты еще здесь? Ну?
– Мадам Стороженко… сколько же вы даете за сотню?
– Тридцать копеек сотня, итого семьдесят пять копеек, да вы
мне остались один рубль пятьдесят пять, значит, еще с вас восемьдесят. Так и
скажешь дедушке. До свиданья.
– Тридцать копеек сотня!
Гаврику хотелось кричать от обиды и злости. Дать бы ей изо всей
силы кулаком в морду, так чтоб из носа потекла юшка. Обязательно чтоб потекла.
Или укусить…
Но вместо этого он вдруг заискивающе улыбнулся и проговорил,
чуть не плача:
– Мадам Стороженко, вы же всегда давали по сорок пять…
– Скажите спасибо, что даю за такую рвань по тридцать. Иди с
богом!
– Мадам Стороженко… Вы ж сами торгуете по восемьдесят…
– Иди, иди, не морочь голову! Мой товар. По сколько надо, по
столько и торгую, ты мне можешь не указывать… Камбала, камбала, камбала!
Гаврик посмотрел на мадам Стороженко. Она сидела на своей
детской скамеечке – громадная, неприступная, каменная.
Он мог бы ей сказать, что у них с дедушкой совершенно нет
денег, что надо обязательно купить хлеба и мяса для наживки, что требуется
всего-навсего копеек пятнадцать – двадцать, – но стоило ли унижаться?
В мальчике вдруг заговорила рыбацкая гордость.
Он вытер рукавом слезы, щипавшие облупленный носик,
высморкался двумя пальцами в пыль, вскинул на плечо легкий садок и пошел прочь
своей цепкой, черноморской походочкой.
Он шел и думал, где бы раздобыть мяса и хлеба.
Глава 14
«Нижние чины»
Хотя, как мы это видели, жизнь Гаврика была полна трудов и
забот, совершенно как у взрослого человека, все же не следует забывать, что он
был всего лишь девятилетний мальчик.
У него были друзья и приятели, с которыми он охотно играл,
бегал, дрался, ловил воробьев, стрелял из рогатки и вообще занимался всем тем,
чем занимались все одесские мальчики небогатых семейств.
Он принадлежал к категории так называемых «уличных
мальчиков», а потому знакомства у него были обширные.
Никто не мешал ему ходить по любым дворам и играть на любой
улице. Он был свободная птица. Весь город принадлежал ему.
Однако и у самой свободной птицы есть свои особо излюбленные
места. Гаврик обосновался главным образом в районе приморских улиц Страды и
Малого Фонтана. Здесь он безраздельно царил среди прочих мальчиков, со страхом
и восхищением взиравших на его независимую жизнь.
Приятелей у Гаврика было много, а настоящих друзей всего
один – Петя.
Проще всего было бы пойти к Пете и посоветоваться насчет
хлеба и мяса. Конечно, денег у Пети не было, особенно таких больших, как
пятнадцать копеек. Об этом нечего и думать. Но Петя мог бы утащить на кухне
кусочек мяса и достать в буфете хлеб.
Гаврик был один раз у Пети в гостях на прошлое рождество и
прекрасно знал, что у них есть буфет, где лежит много хлеба, на который никто
не обращает внимания. Так что ничего не стоит вынести хоть полбатона. Там у них
с этим не считаются.
Вся же беда заключалась в том, что не было известно, приехал
ли Петя из экономии. Пора бы уже, кажется, приехать. Несколько раз в течение
лета заходил Гаврик к Пете во двор узнавать, как дела. Но Пети все не было и не
было.
В прошлый раз их кухарка Дуня сказала, что скоро вернутся.
Это было дней пять тому назад. Может быть, уже приехали?
С привоза Гаврик отправился во двор к Пете. Благо недалеко:
прямо против вокзала – Куликово поле, угол Канатной, рядом со штабом – большой,
четырехэтажный дом, прекрасно приспособленный для хорошей жизни.
Во-первых, он был незаменим для уличных сражений, так как в
нем было двое ворот. Одни выходили на Куликово поле, или попросту Кулички, а
другие – на великолепнейший пустырь, с кустарником, с норами тарантулов и,
правда, небольшой, но зато исключительно богатой помойкой.
Там, если хорошенько порыться, всегда можно было набрать
массу полезных предметов – от аптекарского пузырька до мертвой крысы.
Петьке повезло. Не у каждого мальчика рядом с домом такая
помойка!
Во-вторых, мимо дома бегали маленькие дачные поезда с
паровичком-кукушкой. Так что, для того чтобы положить под колеса петарду или
камень, не нужно было далеко ходить.
В-третьих, соседство штаба. Там, за высокой каменной стеной,
выходящей на полянку, находился таинственный мир, днем и ночью охраняемый
часовыми. Там шумели машины штабной типографии. Ветер переносил через забор
вороха удивительно интересных обрезков: лент, полосок, бумажной лапши.
На полянку же выходили и окна писарских квартир. Взобравшись
на камень, можно было заглянуть через решетку и посмотреть, как живут писаря,
эти в высшей степени красивые, важные и молодцеватые молодые люди в длинных
офицерских брюках, но в солдатских погонах.
О писарях было достоверно известно, что они самые
обыкновенные «нижние чины», то есть те же солдаты. Но какая громадная разница
была между ними и солдатами! Может быть, за исключением квасников, писаря были
самыми элегантными и нарядными красавцами в городе.
Горничные из соседних домов при виде писаря дрожали и
бледнели, каждую минуту готовые упасть в обморок. Они нещадно палили себе виски
и волосы щипцами, пудрили нос зубным порошком и румянили щеки конфетной
бумажкой. Но писаря не обращали на них внимания.
Если для любого одесского солдата горничная была существом
недоступным и высшим, то для писаря это была не больше как «деревенщина»,
недостойная даже взгляда.
Писаря одиноко и меланхолично сидели на железных койках у
себя за решеткой и, сняв мундиры, тихонько наигрывали на гитарах. Были они в
длинных брюках с высоким красным стеганым корсажем и в чистых сорочках с черным
офицерским галстуком.
Если же в воскресенье вечером писарь появлялся на улице, то
непременно под ручку с двумя модистками в высоких прическах валиком.
Писаря были неслыханно богаты. Гаврик собственными глазами
видел, как однажды писарь ехал на извозчике.
