— Красиво, — заметил Нил, разглядывая банку. — Но, по-моему, это не пиво.
— Конечно, не пиво! — радостно подхватил Эд.
— У них водку с пивом не мешают, — согласился Гоша. — Кишка тонка.
— У нас с пивом смешивают виски. Но еще надо добавить горький лимон и жженый сахар. Этот напиток подается в лучших барах Нью-Йорка, он называется «Старомодный». — Присутствующие невольно поморщились, а Эд продолжил объяснения:
— Однако здесь отсутствует утварь для жжения сахара, а поэтому мы будем делать себе напитки из водки и воды «Зельцер». Ленни, стаканы, пожалуйста…
Из вежливости, из любопытства и чтобы добру зря не пропадать, приготовленные Эдом напитки допили до дна, после чего перешли на чистый продукт.
Вскоре все заметно разрумянились, а Нил, понятное дело, был отправлен за гитарой. На звуки песен выбрался из своей конуры Назаров. Вписался удачно и минут через десять уже сидел с Эдом в обнимку и объяснял американцу, что такое брудершафт.
— Русские — удивительный народ! — с чувством говорил Эд. — Сегодня я ехал на железнодорожном поезде, и через проход от меня несколько очень пьяных человек в рабочих куртках по очереди декламировали японскую поэзию, а девушка напротив читала Фолкнера в оригинале.
— Духовность! — с важным видом произнес Гоша. — У нас высокая духовность!
— Но духовность — это синоним религиозности. А у вас в церкви стоят одни старушки в платках, а в религию коммунизма никто давно не верит, а только делает вид, чтобы не попасть в тюрьму или психиатрический дом…
— Духовность — это не синоним религиозности, а антоним материальности, и в этом отношении Советский Союз является безусловным духовным лидером всего мира, — неожиданно вставил Назаров.
Эд тут же встрепенулся.
— О, интересно! Чем ты можешь доказать эти слова?
— Тем, что именно Советский Союз выбьет человечество из мира материального в мир нематериальный, то есть духовный. Проще говоря, если бомбой не расфигачим, то экологией придушим. Усек?
— О, парадоксальность русского менталитета! Ты не мог бы повторить эту мысль завтра? Я хотел бы записать ее.
— Для тебя, амиго, — все, что пожелаешь.
— Тогда не мог бы я привести с собой одну мою соотечественницу? Думаю, ей захочется подробно поговорить с тобой, узнать твое мнение по актуальным вопросам.
Незаметно для остальных Нил ощутимо пнул Назарова под столом, но тот будто и не заметил.
— Разумеется, Эд, приводи соотечественницу. С удовольствием поделюсь своим видением судеб России. А если еще и гонорар дадите…
— Ты имеешь правильный подход к делу. Я обсужу с ней этот вопрос. Некоторая сумма вполне реальна…
— Опомнись! — прошептал Нил на ухо Назарову, улучив момент, когда Эд полностью переключился на Хопу. — Мало тебе неприятностей?
— Суайе транкиль, мон фрер! — с жутким акцентом успокоил Назаров. — Просто я начинаю делать карьеру с другого конца. А твои затруднения я понимаю и потому на твоем присутствии во время интервью не настаиваю.
— Я не понял. Ты считаешь, что я могу тебя заложить?!
— Не надо писать кипятком. Дело не в тебе лично, а в том, что ты единственный из всех присутствующих остаешься человеком системы. И я не хочу тебя ставить в двусмысленное положение.
— Статья о недоносительстве? Спасибо за чуткость, Макс…
— О, тебе знакомы такие материи? Я и не предполагал.
— А ты не находишь, что мы поразительно мало знаем друг о друге?
— Мы с тобой, или вообще все?
«Побег из одиночки собственной души иллюзорен, — рассуждал Нил, давясь вместе с прочими человеками системы в утреннем метро. — Но короткий выход из одиночки собственного тела вполне реализуем в момент слияния с другим телом…»
Толпа притиснула его к девушке в кожаном пальто. Лица ее он не видел, но кудрявый темно-русый затылок был вполне ничего себе. Удивительно, но в такой толчее она еще умудрялась читать, пристроив сложенный журнал над головой сидящего с краю пассажира. Чтобы не заглядывать ей через плечо, пришлось бы неудобно поворачивать голову или закрывать глаза, поэтому Нил не стал сопротивляться естественному ходу вещей и уставился в мелкие строчки: « — Это наш новый первый, — слышал я шепот за моей спиной. — Какой молодой, какой красивый…» Нил взглянул на колонтитул и едва удержался, чтобы не плюнуть на страницу.
Действительно, почему нашему дорогому и любимому Бормотухе — Пять Звездочек, величайшему классику современности, до сих пор не вручена Большая золотая медаль за красоту? За что только его челядь оклады и пайки получает?
Ведь с ног до головы увешали деда орденами и медалями, будто елку новогоднюю, каких только новых наград не напридумывали, — а до такой очевидной вещи не дотумкали, самому намекать приходится. Почему какой-то полусумасшедшей старухе можно с такой медалью разгуливать, отобрав ее у собственной собаки-колли, а величайшему гению всех времен и народов нельзя? Отлить бы из чистого золота, пудика этак два — и на шею. А сзади, для равновесия — особо учрежденный орден «Отец-Героин», и чтобы бриллиантиков в этом ордене было по числу благодарных детушек, обитателей мирового социалистического лагеря…
«Ох, хочу бабу!» — подумал вдруг Нил. Его желание было услышано наверху, однако, поскольку земными делами там ведает не самый толковый И. О., обратная связь, как всегда, сработала со сбоем. В этот день его общества страстно возжелали сразу три женщины. Но — это были заведующая кафедрой, парторг и профорг. Малый треугольник макбетовских ведьм.
— Не правильно заполнен индивидуальный план, — стучала зубными протезами заведующая. — Вертикаль не сходится с горизонталью. Пересчитать и сдать в недельный срок. А в десятидневный срок жду от вас восемнадцать страниц методических указаний согласно плану учебно-методической работы.
— Общественная работа совсем запущена, — завывала парторг. — Вы у нас военно-патриотический сектор. А где стенгазета ко Дню Советской Армии? Где встречи с ветеранами? Почему никто не охвачен военно-техническими секциями?
— С вас три рубля на юбилей кафедры, рубль пятьдесят в Фонд мира, пять рублей на Восьмое марта и тридцать копеек на орграсходы, — хрюкала профорг. — И еще, от кафедры требуется номер на институтский праздничный вечер.
«История моей жизни, — подумал Нил. — Нет таких подмостков, куда бы не вытащила меня энергия активисток. Хочешь жить спокойно — ничего не умей».
— Ничем не могу помочь, — сказал он профоргу. — У меня, видите ли, методические указания. Не говоря уж о военно-технических ветеранах. К тому же по весне левая кисть отнимается — спасу нет.
В доказательство он слабо пошевелил пальцами.
— А вокал? — спросила профорг. — Голосовые связки не отнимаются? Петь сможете?
— Хором?
— Зачем хором? Хором не надо. Дуэтом.
