Таня вышла, бацнув дверью. Павел направился к крыльцу, дернул в сердцах калитку. В окошке из-за феранки выглянула пожилая женщина, сдержанно улыбнулась, еще более сдержанно встретила Таню.
В доме было тепло, пахло поленьями и глажеными пеленками. Недавно топилась печь. В деревянной манежке пыхтела Нюта, сучила ножками, временами задевая разноцветные пластмассовые шарики. Руки ее были заняты соской. Она ее выдергивала изо рта, отбрасывала и тут же морщила мордашку. Нина Артемьевна, няня, тут же подбирала соску. Какое-то время соска ходила во рту девчурки ходуном, потом все повторялось заново.
Умиленный Павел взял дочку на руки. Нюта скосила к переносице подернутые сизой дымкой глазки и неровными движениями нашарила пуговицу на пиджаке отца, потянула на себя, открыв рот.
«У, стерва косоглазая! — подумала Таня. — Вцепилась мертвой хваткой». Но отвела глаза, заметив взгляд Нины Артемьевны. Няня исподволь наблюдала за Таней.
Наверняка жалеет Павлушу, а значит, виноватит ее. Ну и черт с ней. Впрочем, девочка не разревелась при виде матери, сыпью не покрылась. Хуже другое: Павел умудрился всучить ей дочку именно тогда, когда та наложила в ползунки и их стягивали для замены. Таня едва сдержала себя, чтобы не уронить… случайно.
Подняв голову, старалась не дышать — лишь бы не вырвало прямо на эту вошкающуюся кучу дерьма.
— Давайте мне ее сюда, — выручила Нина Артемьевна и заворковала над младенцем:
— Мы в кроватку пойдем, мамочка тоже. Она еще плохо себя чувствует.
— Только папочка этого не понимает, — съязвила Таня.
— Ночевать останетесь? — спросила растерянного Павла няня. Он сокрушенно отказался.
Павел не мог не понимать, что встреча Тани с Нюточкой не удалась. То есть внешне все выглядело нормально, как того и следовало ожидать. И все же он не мог принять того, что девочка для его жены, родной своей матери, абсолютно чужая.
Можно бы все списать на вспыхнувшую по дороге ссору. Только обманывать себя не хотелось. Но такой правды не хотелось тем более.
Каждый остался при своем. Они теперь подолгу молчали. Казалось, давно высказали друг другу все, так и не сказав ни о чем. Они чувствовали нестерпимое одиночество, но Павел при этом бился в закрытую дверь. Как ни стыдно ему было в этом признаться, никаких объяснений он найти не мог.
Оставалось признать, что тут не обошлось без каких-то неопознанных и разрушительных биопсихических энергий. А от этого есть лишь испытанные народные средства: либо водка, либо бабка. Итак, едем к Кондратьевне…
Лично для Тани эта не лишенная интереса поездка к знахарке прояснила только одно — что с Нютой, что без нее, но Павел безвозвратно потерян. Тане было пусто и скучно. Она давно не вздрагивала, прислушиваясь к шагам в подъезде, ожидая мужа. Батальные сцены супружеской жизни совсем не возбуждали. Боль невысказанного, непонятого прошла, и не было никакого желания врезать ему покрепче в больное место. Какое-то время она сдерживала себя, чтобы не наговорить лишнего, теперь и неважно стало, уязвит его колкий язычок или нет.
Таня не торопилась резать и без того слишком тонкую нить их отношений, но и уходить от скользких разговоров с Павлом не пыталась. Ежедневно вспыхивали между ними перепалки и так же быстро угасали: Таня подсознательно ставила многоточие, Павел лавировал, стараясь удержать ее. Она уходила. Это было заметно даже в застольной беседе или во время редких теперь ласк. Вдруг она застывала с отрешенным лицом, и взгляд ее тонул в неведомой Павлу вселенной. Тогда она отвечала невпопад, а ему казалось, что он разговаривает со стенкой.
В конце концов он сам предложил ей развеяться, отвлечься от дома, рутины.
Если что-то и сохранилось в ее чувствах к нему, авось окрепнет на расстоянии.
От Павла не ускользнуло, что после этого Таня оживилась. Да она и не скрывала, что ей только того и надо было. И двух дней не прошло, как она успела согласовать с неведомыми ему друзьями место отдыха в нескольких километрах от Судака. Говорила об этом взахлеб, не чая увидеть закрытый дельфинарий при военном ведомстве и заказник с реликтовыми растениями. Отодвинуть от себя мысль о ее скором отъезде Павлу не пришлось. Вернувшись вечером из душного института, он еще за дверью услышал, как щебечет жена с кем-то по телефону, сообщая номер и время рейса. Словно смазанный маслом блин, она светилась улыбкой, потряхивая билетом перед его носом, и Павел взорвался:
— Ты вообще о ком-нибудь, кроме себя, думаешь? Таня насупилась, взгляд стал жестким, поджались губы. Она приготовилась к обороне, но Павла уже понесло. Он говорил, а голос внутри кричал: «Остановись!»
— Тебе безразличны все! Я, Нюта, собственная мать! Все! Тебе нужно, чтобы тебя обожали!
— Да… — тихо и невозмутимо вставила Таня. — Поэтому и не желаю тебя с кем-то еще делить. Павел остолбенел, поняв, что речь идет о дочери.
— Но ведь Нюточка… — виновато промямлил он.
— Именно она.
Таня пошла на кухню, и он поплелся следом. Встав над столом, уперев руки, Таня, не глядя, не поворачиваясь, медленно и спокойно выговорила:
— Всему свое время, Большой Брат. Пора бы тебе решить, с кем ты. Или сри, или с горшка слезай. Ты уж, будь добр, сделай выбор в мое отсутствие.
И с непонятной ему практичностью она проговорила все варианты, не забыв об имуществе и квартире, не упустив ни единой мелочи. Как это не вязалось с той Таней, которую он знал! Или не знал?
Рано утром к подъезду подкатило вызванное такси. Павел не вышел, не помог ей поднять баул. Всю ночь он просидел в ступоре, не в силах думать о прошлом или будущем.
Разбитое корыто — вот и все, что он может предложить сейчас Нюточке. Вот она. Танина наука: полный абзац. Край и конец…
IX
Таня совершенно не понимала тех домашних клушек-толстушек, которые оправляются на моря чуть ли не с собственной плитой. Сама она ездила всегда налегке — были бы деньги и смена белья. Только так и можно получить удовольствие от отдыха, от дороги.
Гудел скоростной троллейбус, захватывало дух от взгляда в пропасть по правой обочине. Мохнатые горы, как кавказские мужчины, подпирали яркую и тучную небесную твердь. В пейзаже недоставало лишь мужика в бурке с посохом и бегущей вниз отарой. Пол был заплеван семечками, пассажиры весело переговаривались в предвкушении солнца, пляжа, волн. Возвращаясь мыслями в Питер, Таня старалась отогнать тревогу. В общем-то все, что она сказала Павлу — правильно.
Действительно, пускай судится, уж коли захочет — разменивается. Но это не в духе Павла. Не станет он заморачиваться с разводом, с тяжбами по имуществу. Вряд ли и с ней останется. Будет по гроб тянуть ношу ответственности, соплями дочкиными умываться и радоваться.
Таня тряхнула рыжей гривой, отгоняя всякое чувство досады, вины и обиды.
