Когда она вышла из ванной в ослепительном пеньюаре, Павла еще не было.
Долго что-то плещется. Тане это было приятно, а кроме того, она бы с удовольствием оттянула минуту близости. Была бы их жизнь вообще без этого. Как хорошо, как красиво жили бы с Павлом… Но что уж тут поделаешь. Любишь кататься… Преодолевая парализующую вибрацию в низу живота, легла на широкую кровать, а откинула одеяло… Сейчас откроется дверь и… Улыбнуться и сказать что-нибудь приветливое. Что-нибудь…
— Что ж так долго, муженек? Вот она я…
— Притомилась, Танечка? — прохрипел в ответ замерев на пороге.
Она кивнула. Ноги и вправду гудели.
— Ничего. — Таня сжалась в комок. Сейчас подойдет и опустится на колени. Он поерошил распавшиеся по плечам ее волосы, подержал кудрявую прядку в ладони, медленно спустился к ногам.
— Ты… — не то спросил, не то удивился. Его руки распускались в еле сдерживаемых движениях.
Павел уже не слышал ее, тяжело дышал, срывал корявыми движениями поясок на халате и даже не взглянул на белье, сбрасывая в беспорядке под ноги. Зачем-то расстегнул застежку чулка, и так со спущенным притянул слабо упирающуюся Таню к себе. Его рот впивался в ее губы. Сопя, навалился всей тяжестью своего веса.
«Вот тебе и крышка гроба!» — ахнула про себя Таня, и дикая, пронзающая ее плоть боль захлестнула, опрокидывая в глубокий обморок.
Когда очнулась, Павел носился кругами, перепуганный так, что впору самого откачивать. Умудрился порезать себе палец. Куском ваты с нашатырем перекрыл ей кислород. Она дернулась.
— Таня, Танечка, очнись… Она открыла глаза.
— Ты как?
— Уже почти нормально.
Глядя на него, ей до судороги хотелось расхохотаться. Он с трудом соображал, что к чему.
— С барышнями такое случается, Большой Брат. И тут им овладел приступ раскаяния. Виноватя себя, он осыпал Таню поцелуями, молил о прощении, ругал свою дурью голову. Манатки бесхозно валялись на полу, кресле, создавая атмосферу скабрезного французского бурлеска. «А ну их!» — подумалось Тане. И она принялась за воспитание Павла.
Для начала попросила мокрое полотенце, дабы убрать следы кровавого преступления. Заметив пятно на простыне, он ужаснулся. Ей все было противно, переполняло чувство униженной гадливости, усугубленное мыслью о предстоящем утреннем визите мамаш. Представив картинку проверки, она захотела поскорее все это смыть с себя и с Павлушиной помощью проковыляла в ванную, пустила воду…
VII
Через несколько дней, утвердив свою кристальную репутацию даже в глазах Ады, Таня повела за руку Большого Брата в их новое логово. Павел принял его, как незаслуженную роскошь. Его что-то тяготило. Таня имела представление об интересах его круга со всеми воздыханиями по поводу бардовской песни и шепотками вокруг самиздата и тамиздата. Сложностей в этом кругу она не испытывала. Ах, Феллини, ах, Антониони! Бертолуччи-Ркацители! Много ли труда надо? Роль достойной жены своего ученого мужа играла увлеченно. Предложила справить новоселье, но кого звать? Слишком разными были их друзья… В результате пришли ближайшие родственники. Скучное застолье, слякоть за окном, хмурый Дормидонтыч, деревянная Елка, а у женщин — всплеск воспоминаний. Полный кобздец…
Неожиданно наступил тайм-аут. Павел объявил:
— Завтра уезжаю.
У него горела экспедиция. Надеяться на кого-то он не мог, должен был сам все организовать. Таня согласно кивала, не вслушиваясь в поток оправданий.
Наконец сможет отдохнуть, отключиться. Не надо придумывать уловки, увиливая от супружеских обязанностей, не надо делать степенное лицо.
— Ты не сердишься? — услышала она его вопрос.
— Я? Ну что ты. Немного обидно, что толком-то вместе не побыли. Переживу.
Это же работа. Могу только догадываться, что она для тебя значит.
Павел растаял, обнял ее сзади. Нашел момент — она ветчину режет, а у него прилив нежности. Соорудив из петрушки веночек, она водрузила его на блюде с канапками и сказала:
— Давай-ка посидим перед разлукой. Чай, на три месяца едешь. Достанем ликерчику.
Импортную бутылочку она припасла давно. Случай не выпал. Не беречь же ее до Пасхи.
Чтобы никак не выдать радости, Таня отошла к стереокомбайну, сделав вид, что подбирает подходящую музыку. Она чувствовала что-то двойственное: то ли хотелось остаться одной, никуда не выходить и расслабиться, утонуть в уюте дома, то ли гульнуть в отсутствие мужа на полную катушку. Нет, с Павлом ей было хорошо. Но напряженно. Никогда она не испытывала такого. Ни одна интрига не была столь интересна, как эта виртуозная лепка совместного счастья… Звуки, полившиеся из динамиков, заполнили полумрак гостиной удивительной мелодией. Тане представились вечерние огни большого города, блики фонарей, многоцветные сполохи рекламы, вспышки мелькающих фар. Как диковинные насекомые, быстро пробегали автомобили по широким трассам. Мокрый асфальт и звезды. Космические пульсары мигали над бессонным городом…
— Это что? — удивленно спросил Павел.
— «Спейс». Музыка настроения. Создает атмосферу?
Таня подняла рюмку с темным, тягучим ликером, разглядывая содержимое на просвет. От медленного покачивания играли хрустальные грани.
— Можно и улететь, — тихо сказала она.
— Это как?
— Гляди. Там в глубине, за хрусталем, рождается огонь. Переливает золотом.
Ты видишь только его. Смотри глубже.
Ее рука будто вспыхивала. Золотые искорки переливались в голубое свечение, кидая отсветы на стены, потолок… Таня поставила рюмку, и Павел увидел, что в ее ладони на свисающей с пальцев золотой цепочке играет всем спектром искусной огранки голубой алмаз. Как он появился, он и не заметил. Таня влекла его в какую-то странную, прекрасную игру. Она спустила каплю медальона, медленно раскачивая цепочку на пальце, нараспев, грудным голосом произнося непонятные самой слова не то молитвы, не то заговора:
— Великий закон в силе действия. Действие в пределе Великого закона.
Ом-м-м…
Ее рука уже не двигалась, а сверкающий камень словно сам выбрал вектор движения, набирал амплитуду, как маятник ритмично качался — от нее к Павлу.
— Имя твое Сардион. В Сардионе сила твоя, и жизнь твоя, воля моя, ибо я хозяйка твоя, Сардион. Да будет воля моя.
Она резко отвела руку назад. Павел перестал дышать. Закатил глаза и рухнул на пол.
Вот это да! Такой концовки она и сама не предполагала. Включила свет, перетащила мужа на диван, расстегнула рубашку, проверила пульс на шее.
— Я сейчас, — кинула она бесчувственному Павлу и побежала в прихожую.
— Алло, скорая?
