— Моторной. Типа «картуш». Фирмы «Эшби и Гомер». Порт приписки — Рапалло.
Владелец — синьор Джанкарло Леоне. Что еще тебя интересует?
— Кто тебя нанял, сука? Бернштейн, чеченцы или… или местная мафия?
— Не понимаю, о чем ты говоришь.
Рафалович устало опустил голову.
— Сколько? — чуть слышно прошептал он.
— Что «сколько»?
— Ну, выкуп. Сколько вы хотите? Она презрительно хмыкнула.
— Ты ж так хотел меня. Фаллос. Хотел и своего добился. А за удовольствие надо платить. Только денег твоих мне не нужно.
— А что, что тебе нужно?
— Ты влип. Фаллос, влип крепко, и вытащить тебя из этой истории могу только я. А это значит, что ты должен делать то, что я скажу, причем беспрекословно.
Тогда завтра же будешь в «Отель де Пари» обнимать жену свою за широку талию, и в кармане у тебя будет лежать несколько лишних монет. А если выкинешь какой-нибудь номер — вон в том пышном саду и закопаем. — По ее глазам он понял, что она не шутит. — Понял?
— Понял…
Он опустил глаза.
— Ну и умница. Тед!
Вошел жилистый мужчина среднего роста и неопределенного возраста с неприметным, словно чуть стертым ластиком лицом. Таня что-то отрывисто сказала ему по-английски — Рафалович разобрал только «half an hour» — и вышла из комнаты.
Мужчина вплотную подошел к Рафаловичу, ткнул ему в лицо стакан с мутной жидкостью и пролаял:
— Drink!
Полчаса спустя выбритый, присыпанный тальком и одетый в дорогой светло-серый костюм Рафалович сидел на неудобном высоком стуле в строгой и темной гостиной, обшитой темным деревом. Расположившаяся напротив него Таня что-то щебетала невысокому костлявому старику с хищным носом и густыми сросшимися бровями. Старик глядел на Рафаловича и зловеще хмурился, а потом разулыбался, и улыбка эта была намного противней и страшней прежней хмурой гримасы. Подошел к Рафаловичу, похлопал тощей лапкой по плечу, вышел.
— Что он сказал? — дрожащим голосом спросил Рафалович.
— Ждет тебя в саду, возле фонтана, на правой скамейке. Только очки придется надеть, а то глаза у тебя не те.
— Очки так очки.
Рафалович покорно нацепил на нос очки с круглыми стеклами и встал, подслеповато щурясь.
— Пройдись-ка, — распорядилась Таня. Он сделал несколько неуверенных шагов, налетел на отодвинутый стул и остановился, потирая ушибленную коленку.
— Сними пока, — разрешила Таня. — Наденешь возле скамейки. Все запомнил?
Повтори.
— Подхожу, осматриваюсь, сажусь, пожимаю руку, беру сверток, ухожу. Только зачем весь этот маскарад?
— Не твое дело. Поехали. И не забудь, никакой самодеятельности, иначе пеняй на себя.
После этого непонятного рандеву в роскошном приморском парке Рафаловича привезли назад, заставили принять душ, прыснули в рот какой-то мятной дряни, выдали другие очки, с простыми стеклами переодели в вечерний костюм и опять повезли куда-то, на сей раз в закрытом черном «порше». К автомобилю вел его Тед, тоже нацепивший черный смокинг и очки, только темные, жестом показал, чтобы садился назад, к незнакомой черноволосой женщине в темно-синем деловом костюме, сам забрался рядом и захлопнул дверь. Водитель завел мотор.
— Лисен, — обратился Рафалович к Теду. — Веар ви гоинг?
— Куда надо, туда и «гоинг», — неожиданно сказала брюнетка, в которой Рафалович с удивлением и досадой узнал Таню. — Сейчас будет самое главное. Театр одного зрителя. Запомни, ты — очень важная персона. Неси себя гордо, с пафосом.
Как войдем в залу, легонько кивнешь головой, — не вздумай никому руку протягивать, тем паче кланяться! — сразу иди во главу стола, садись в кресло.
Сиди и молчи, надув щеки. Я подскажу, когда головой кивать, когда улыбнуться, когда говорить…
— Что говорить-то? — тоскливо спросил Рафалович.
— Что я велю. Кстати, я — твой переводчик, звать меня мисс Софи. Имей в виду, я буду рядом и глаз с тебя не спущу. А с другого боку будет Тед.
Услышав свое имя, Тед улыбнулся и красноречиво похлопал себя по боку, где, как знал Рафалович, под пиджаком таилась кобура с автоматическим пистолетом.
Он закрыл глаза. Почти не оставалось сомнений, что, когда закончится это необъяснимое, нелепое и зловещее действо, закончится и его жизнь. Обидно, глупо… Но если не послушается этой твари, что упирается ему в бок острым локтем, сорвет намеченный спектакль, жизнь закончится намного раньше. И без всяких «почти».
Не испытывая уже никаких чувств, он отметил как свернули с автострады и проехали немного по темной аллее, остановились перед ажурными чугунными воротами, которые мгновенно отворились, как почтительно взял под козырек лакей-привратник как плавно и бесшумно катили колеса по ровнейшей подъездной дорожке, обрамленной сплошной стеной цветущего жасмина, как переливался разноцветными огнями тонко подсвеченный фонтан-колокол, низвергающийся в круглую беломраморную чашу бассейна. «Порше» остановился у широкой лестницы позади фонтана. Тед проворно выскочил из машины и застыл в поясном поклоне у раскрытой дверцы.
— Вылезай! — зашипела Таня. — И лицо сделай значительное.
Она выпорхнула следом за ним и со сладкой, чуть застывшей улыбкой взяла его под локоток. На лестнице улыбались и кивали какие-то прилизанные господа.
— Руку поднял, опустил, кивнул, улыбку убрал, в темпе, в темпе, — шепотом командовала Таня, увлекая его вверх по лестнице. — В холле не задерживаться, сразу взял налево, вон в ту дверь с матовыми стеклами.
Три человека, сидевшие за длинным столом, поспешно встали и приветствовали их наклоном головы. Одного из них он узнал — тот самый бровастый старик с хищным носом. Двух других он видел впервые. Таня ослепительно улыбнулась, незаметно ткнула Рафаловича в бок и прошептала:
— Повторяй за мной: «Гуд ивнинг, джентльмен»…
— …Гуд ивнинг, джентльмен!
— И быстрым шагом в дальний конец, в кресло.
— И быстрым шагом…
— Заткнись, идиот!..
Она повернулась к остальным, и защебетала на ходу. Рафалович разобрал слова «синьор Финнелихт» и что-то вроде «инкогнито».
Все расселись вокруг стола. Внушительного вида толстяк с висячими усами обернулся к бровастому старику, что-то тихо спросил. Тот кивнул, толстяк откашлялся и, глядя на Рафаловича, заговорил густым хриплым басом. Таня деловито раскрыла блокнот и принялась там царапать. Рафалович заглянул в блокнот и увидел на чистой странице весьма приблизительное изображение черепа и костей. Толстяк продолжал говорить, помогая себе руками.
— Что это он? — не выдержав, спросил Рафалович.
