Сквозившая в общем разговоре пронзительная нотка неискренности действовала на гостей подобно наркотику. Ни один из них не желал садиться первым — а ну как все подумают, что он подчинился распоряжениям Софи. Почти всем им пришлось преодолевать, каждому в своей области, сильную конкуренцию, доказывать, что они обладают большей, нежели у прочих, проницательностью, жадностью либо жестокостью, и потому ни один из них не хотел уступать в происходившей здесь игре в показную веселость.
Габриэль отодвинул для Назимы взятый напрокат банкетный стул (на краткий, болезненный миг напомнивший ему тот, на котором он сидел при первой встрече с Каталиной), представился женщине, присевшей справа от него, — Клэр Дарнли, той самой, что разговаривала с Саймоном Портерфилдом о новом пакете телевизионных услуг.
— Мне понравилось, как вы его отчитали, — сказал Габриэль. — Вы очень хорошо смотрелись бы на моем месте. Свидетели у вас по струнке ходили бы.
Клэр его слова, похоже, не позабавили.
— Вы когда-нибудь смотрели эту чушь? Совершеннейший ужас. Люди претенциозные почему-то видят особый шик в том, чтобы уверять, будто она им нравится. А скажи, что ты на самом деле думаешь, и тебя сочтут снобом.
— Но вас это не пугает?
— Нет, конечно, — ответила Клэр. — Должен же кто-то и правду говорить. Такое телевидение — это порочная эксплуатация глупых и невежественных людей бессердечными богатыми негодяями. Позор нашего общества.
Габриэль прикусил губу:
— Вам следовало бы вести газетную колонку.
— Это уже вторая работа, какую вы мне предлагаете. Вы, часом, не подрабатываете в свободное время агентом по трудоустройству?
— Нет, решаю кроссворды и читаю поэтов. Начинаю, впрочем, думать, что для заполнения пустынь великой вечности, из которых состоит мое свободное время, и кроссвордов придумано недостаточно, и поэтических строк написано мало.
— Марвелл, — отметила Клэр.
— Да.
— Но почему у вас так много свободного времени?
— Потому что я веду слишком мало дел.
— А почему же вы…
— Не знаю. Я непопулярен. И контора моя тоже. Работой там никто особо не завален, — кроме хозяина. Ну и еще одного королевского адвоката, который ведет только торговые дела.
— Вряд ли причина только в этом.
— Да, тут вы, наверное, правы. Причина, я думаю, зарыта поглубже. Возможно, солиситоры чувствуют, что мне недостает энтузиазма. Однако это меняется. Мне кажется, что я перевернул какую-то страницу. Я уже получил на следующий год четыре дела. В январе одно из них пойдет в апелляционный суд, и думаю, это многое переменит.
— А скажите, вы голосовали за Ланса на дополнительных выборах? — спросила Клэр.
— Нет. Я из другого избирательного округа.
— Как и сам Ланс.
— Да и в любом случае я не знаю, во что он верит, — сказал Габриэль. — Мне всегда казалось, что он мог бы состоять в любой партии. Возможно, он просто вступил в университете не в тот клуб. Подбросил монетку, когда выбирал его. Думаю, все, к чему он стремится, — это власть. Ему хочется управлять.
— Ну, возможно, придет и его день. С миссис Уилбрехем он уже явно нашел общий язык.
— Что же, надеюсь, этот день придет уже скоро. Для его же пользы.
— Красное или белое, сэр? — Над плечом Габриэля изогнулся, вглядываясь в недоеденный салат и некрасиво разломанный ломоть ржаного хлеба, «школьный инспектор».
— Красное, пожалуйста, — сказал Габриэль.
Он решил, что пора бы ему побеседовать и с женщиной, сидевшей от него слева, с Назимой аль-Рашид. И разговор их быстро переключился с ее остававшегося пустым винного бокала на вопросы веры.
— Вы очень религиозны? — спросил Габриэль.
Назима улыбнулась:
— Да нет. Моя семья никакой религиозностью не отличалась. Я была самой обычной йоркширской девушкой. А вот семья Молотка — моего мужа — состояла из глубоко верующих людей. И сам он такой же. И мой сын. Сын с детства пел и читал Коран в мечети, пока не увлекся политикой. Но теперь, по-моему, возвращается к исламу.
— Вы этим довольны?
— Конечно.
Что-то не выглядит она такой уж довольной, подумал Габриэль. Брови Назимы сдвинулись, карие глаза словно затуманились. Красивая женщина, думал он, но выглядит почему-то печальной — возможно, ей кажется, что ее оттолкнули на обочину и она лишь наблюдает за жизнью других, но не участвует в ней.
— Так или иначе, — сказал он, — Коран — книга занятная, верно? Не комичная, разумеется, но странноватая.
— Вы имеете в виду, занятная тем, что не похожа на другие?
— Да. И тем, что напрочь лишена структуры.
— Он писал то, что ему диктовалось.
— Я знаю. Архангелом Джабраилом. Однако мой тезка никакой практически повествовательной дисциплиной не отличался. Эта книга просто набрасывается на читателя, правда? И в ней на удивление мало собственно рассказа. Одни утверждения.
— Еще красного вина, сэр? Сейчас подадут баранину.
— Да. По-прежнему красного, спасибо.
Габриэль почувствовал, что «инспектор», до середины пополнив его бокал бургундским Ланса Топпинга, мысленно поставил против его школы пометку «сомнительная».
Он повернулся к Клэр, однако та уже разговаривала со своим соседом справа; Назима повернулась к соседу слева, и это дало Габриэлю несколько минут передышки. Слухом он обладал на редкость острым и даже при том шуме, какой создавали гости, мог на краткое время подключаться к разговорам и отключаться от них.
Магнус Дарк склонялся над столом к сидевшему напротив него Ричарду Уилбрехему:
— Так каким образом вы хотели бы ограничить иммиграцию?
Уилбрехем неловко улыбнулся:
— Я полагаю, правило Чатем-Хауса
[67]
остается в силе и здесь?
Дарк пожал плечами и покраснел, — как если бы Уилбрехем усомнился в его чести, — но, впрочем, не отступился:
— Назовите хотя бы примерные цифры.
Софи Топпинг:
— Не будьте таким приставалой, Магнус.
Уилбрехем:
— Видите ли, вы должны понимать, что в этом году семьдесят пять процентов лондонских рожениц сами родились в других странах.
Индира Портерфилд:
— Как человек, тоже родившийся не здесь, могу сказать, что…
«Штык» Боровски:
— Если вам нужен прекрасный футбол, вы не можете составлять команду только из английских игроков.
