– Пойдем, сядем там, под чинарой, – Табуладзе вдруг
перешел на «ты», – прости, я волнуюсь. Не могу об этом говорить спокойно,
может быть, потому, что это недавно выяснилось. Одна женщина, которая там
работала, хотела отомстить и рассказала, как было дело. Дядю Галактиона убили
ударом пресс-папье прямо в висок. Сильной рукой молодого человека, понимаешь,
нет, эх, проклятье! Его убил мой двоюродный брат и, значит, его родной
племянник Нугзар Ламадзе! Ты знаешь о таком?
– Я слышал, – проговорил Борис. – Моя мать
говорила как-то о нем. Он крупный чин там, да?
Табуладзе кивнул:
– Ну да, он генерал-майор, но это его не спасет!
Видит Бог, я не хочу говорить об этом, думал Борис. Зачем
мне все это сейчас, под луной, в старом Тбилиси, после победы в чемпионате, с
Майкой в обнимку?
– Что это значит? – спросил он. – Что можно
сделать с таким чином?
Отар Табуладзе вдруг усмехнулся совсем не в духе кандидата
наук и почтенного архитектора:
– Понимаешь, Борис, здесь все-таки еще живы кавказские
нравы. Ламадзе не только дядю Галактиона убил, на его совести немало других
грузин. Он и начинал-то свою карьеру как наемный ствол. В конце концов это все
накапливается. Даже сейчас кое-где родственники таких вещей не прощают. Я не о
себе в данном случае говорю, понимаешь? Кроме меня появляются еще и другие. То
один, то другой появляются. Слухи идут, многое подтверждается. Этому злодею
лучше бы самому уйти, чем ждать...
Порывы ветра проходили сквозь листву над их головами,
шевелили Майкину гриву. Луна, склонившись, как «какая-то Татьяна», светя сама
себе, смотрела на дворы старого Тифлиса. На крутой улочке остановилось такси,
слышно было, как шофер затягивает ручной тормоз. Грузный человек позвонил у
двери аптеки. Дежурная сняла цветастую шаль и пошла открывать. Неужели эти
тихие малыши могут творить столько безобразий, думала Луна. Сколько бы я ни
отгонял от себя эту тему, она всегда меня догоняет, думал Борис. В конце концов
после всего, через что пришлось пройти, надо раз и навсегда понять, где, с кем
и когда ты живешь свою жизнь.
Глава 11
Воздух и ярость
Виражи на трассе Бориса IV Градова между тем становились все
круче, и времени для размышлений, для осмысления, «где, когда, с кем», не
оставалось; приходилось полагаться на интуицию гонщика. Вернувшись в Москву, он
сразу же отправился с Майкой Стрепетовой в Серебряный Бор. Он предвкушал, как
Мэри, наслаждающаяся обществом нового Китушки, будет счастлива теперь увидеть
новую Вероникушку. Почему-то он не сомневался, что Майка понравится старикам.
Увы, обычные радости снова отлетели от градовского гнезда. Непостижимые новости
все из «той же оперы» поджидали мотоциклиста: Ёлка похищена людьми Берии, Нина
арестована, Сандро зверски избит, ослеп после двустороннего отслоения сетчатки,
мастерская в Кривоарбатском разгромлена, многие картины распороты ножами.
Потрясенный, он рухнул в дедовское кресло и закрыл лицо
руками. В тишине слышались только всхлипывания ошеломленной Майки да из сада
доносились птичьи рулады. Первая мысль, что пришла ему в голову, была: «Как это
все выдерживают старики?» Он открыл глаза и увидел, что Майка сидит на ковре,
уткнувшись лицом в колени Мэри, а та с окаменевшим, как это у нее всегда бывало
в моменты несчастья, лицом гладит ее по голове. В глубине дома прошла старая
Агаша, провела Китушку на прогулку в сад.
В саду, между прочим, в полосатых пижамах прогуливались два
отцовских сослуживца из штаба Резервного фронта, Слабопетуховский и Шершавый:
по приглашению тетушки Агаши, то есть по-родственному, явились отдохнуть на
несколько дней, подышать чистым воздухом. Не забыли, конечно, прихватить
именное оружие, ну чтобы похвастаться боевым прошлым.
Дед в парадном костюме с орденскими планками, бледный, но
совершенно прямой и даже как будто помолодевший, стоял у телефона. До Бориса
донеслось как будто из приглушенного телевизора: «С вами говорит академик
Градов. Меня интересует состояние больного Александра Соломоновича Певзнера.
Да, немедленно доложите главному врачу. Я жду на проводе».
Только тут он почувствовал, что к нему возвращаются силы, и
вместе с ними или опережая их очень быстрым, но спокойным потоком его начинает
заливать ярость. Холодный поток, стремительно и беззвучно вытесняя воздух,
заполнял все его пространство. Вскоре ничего из старого вокруг не осталось, все
тело было теперь окружено и заполнено яростью. Что ж, несмотря на леденящий
холод, в ней можно жить, действовать и даже кое-что соображать. Хевра думает,
что ей все позволено, даже изнасиловать сестренку Бориса Градова? Ошибается!
– В какой больнице лежит Сандро? – спокойно спросил он.
– В больнице Гельмгольца, – сказала Мэри. – Куда
ты собрался, Борис?
– Ну вот что, – сказал он, – Майка, ты останешься
здесь. Я заеду на Ордынку и скажу твоим, что с тобой все в порядке. За меня не
беспокойтесь. Вернусь поздно или очень поздно. Буду периодически звонить.
Майка сквозь слезы радостно кивала. Можешь не сомневаться,
Борька, милый, здесь все будет в порядке, ведь я же медработник! Ее, видно,
просто почти до перехвата дыхания захлестывало чувство причастности,
собственной нужности, полезности, своей уже почти окончательной неотрывности от
этого Бори Градова. Мэри, при всей ее окаменелости, любовно оглаживала
соломенную голову: она явно была в восторге от нового члена только что
разрушенной семьи. Дед, ожидая соединения с главврачом, махнул внуку: подойди!
– Прежде всего, Борька, ни в коем случае не появляйся у себя
на Горького, это небезопасно, – сказал он ему, зажав рукой трубку. –
Во-вторых, ты можешь мне сказать, куда направляешься?
– Туда, где я еще состою на учете, – ответил
Четвертый, – это, может быть, единственное место, где могут помочь или
дать совет. Во всяком случае, там я могу говорить без обиняков.
– Очень правильное решение, – кивнул Третий и
внимательно заглянул Четвертому в глаза: – Будь осторожен, не лезь на рожон!
Он вдруг переложил трубку из правой руки в левую и правой,
чуть дрогнувшей, перекрестил внука.
* * *
