Художник Пабло Пикассо как коммунист-доброволец своими
голубками внес хороший вклад в дело партии. Две недели назад партия заказала
ему портрет Сталина. Вскоре этот портрет на три колонки появился в мемориальном
выпуске «Ле лэтр франсэз». Лондонская «Дейли мейл» начала тут издеваться:
«Обратите внимание на большие, плавящиеся глаза, пряди волос, как бы забранные
в парикмахерскую сеточку, жеманно скрытую улыбку Моны Лизы; да это просто
женский портрет с усами!» Через два дня секретариат партии выразил
категорическое неудовлетворение портретом. Член ЦК товарищ Арагон, в прошлом
поэт, получил выговор за публикацию этого портрета. Пикассо сказал: «Я выразил
то, что чувствовал. Очевидно, это не понравилось. Tant pis. Жаль».
ЗАГОЛОВКИ СЕРЕДИНЫ МАРТА
Животворящий гений
Бессмертие
Сталин – наше знамя!
Величайшая дружба с Китаем
Клятва трудящихся Индии
Дело Сталина в верных руках
Скорбь простых людей Америки
Стальное единство
Сталин о повышении колхозной собственности
до уровня общенародной собственности
как условии перехода к коммунизму
Всеобъемлющий гений
И как ему,
верны мы партии любимой,
Центральный комитет,
тебе
мы верим, как ему!
М.Луконин
Обливается сердце кровью.
Наш родимый! Наш дорогой!
Обхватив твое изголовье,
Плачет Родина над тобой...
О.Берггольц
Поклялись мы перед Мавзолеем
В скорбные минуты, в час прощанья,
Поклялись, что превратить сумеем Силу скорби в силу
созиданья.
В.Инбер
ЗАГОЛОВКИ
Сталин учил нас быть бдительными
Мудрый друг искусства
Творец новой цивилизации
Коммунистическая партия – вождь советского народа
Последний заголовок остановил стихотворные излияния скорби,
да и прозаические тексты в конце марта изменились:
Киев растет и хорошеет
Хлопковые поля Узбекистана
Улучшать идейно-воспитательную работу
Полностью использовать резервы производства
Неотложные задачи орошаемого земледелия
О некоторых вопросах повышения урожайности
в нечерноземной полосе
Эпилог
Жарким сверкающим днем в начале июня Борис Никитич III
Градов сидел в своем саду и наслаждался бытием. Ярчайшая манифестация природы,
ничего не скажешь! Как хороши все-таки в России эти ежегодные метаморфозы! Еще
недавно безнадежно скованная снегом земля преподносит чудесные калейдоскопы
красок, небо удивляет глубиной и голубизной, бризы, пробегая меж сосен,
приносят запахи прогретого леса, смешивают их с ароматами сада. Весь этот
праздник можно было бы без труда назвать «лирическим отступлением», если бы он
не пришелся на эпилог.
После освобождения Борису Никитичу первым делом сделали
нижние зубы, и он теперь то и дело, по выражению внука Бориса IV, вспыхивал
голливудской улыбкой. Пришли большие деньги за переиздания учебников и
капитального труда «Боль и обезболивание». Увеличившееся семейство ходило
вокруг со счастливыми придыханиями, величало героем и титаном современности;
последнее, разумеется, было плодом Борькиной любовной иронии. Что касается
мелкодетья (последнее словечко являлось плодом уже самого героя и титана), то оно,
то есть Никитушка и Архи-Медушка, буквально устраивали на него засады, чтобы,
напав внезапно, зацапать и зализать. Жизнь, словом, улыбалась старому доктору в
эти майские и июньские, такие яркие дни, она даже предлагала ему нечто
недоступное другим, а именно: некое льющееся переливами темно-оранжевое облако,
которое с застенчивой подвижностью располагалось сейчас шагах в тридцати от
кресла Бориса Никитича, возле куста сирени, и колыхалось, как бы предполагая за
собой некоторую суету актеров, смущенных какой-то неувязкой.
Борис Никитич, отложив «Войну и мир», открытую на сцене
охоты, с интересом наблюдал за колыханием этого, казалось бы, одушевленного или
жаждущего одушевиться облака-занавеса. Оно, казалось, хотело приблизиться к
нему и уже вроде бы отделялось от куста сирени, однако потом в смущении и
крайней застенчивости ретировалось.
Между тем все семейство с благоговением передвигалось и
развлекалось на периферии сада. Мэри подстригала свои розы и обихаживала
тюльпаны. Агаша на террасе сооружала грандиозный салат «Примавера». Нинка
сидела в беседке со своей портативкой, строчила что-то явно «непроходимое»,
если судить по тому, как была зажата сигарета в углу саркастического, но все
еще яркого рта. Муж ее Сандро в темных очках стоял в углу сада. Ноздри его
трепетали в унисон с трепещущими пальцами. Ухудшившееся зрение как бы
компенсировалось обострившимися обонянием и осязанием. Китушка и Архи-Медушка
безостановочно – что за энергия – носились по дорожкам то с мячом, то с
обручем, то просто друг с другом. Борис IV почти в той же позе, что и дед,
только более горизонтальной, лежал в шезлонге с книгой Достоевского: это был
«Игрок». Еще два прелестнейших игрока, Ёлка и Майка, резались в пинг-понг.
Темно-оранжевое облако-занавес, меланхолично отдалившись, уже как бы готовилось
пересечь забор и отойти к соснам.
Не хватало здесь только тех, кто был далеко, Кирюшки и Цили,
ну и, конечно, множества тех из человеческого большинства – отца, мамы, сестры,
того мертворожденного крошки, маршала Никиты, Галактиона, Мити... Как, значит,
Митя все-таки там? Ну, конечно же, проколыхалось облако-занавес. Теперь оно уже
оказалось на полпути от куста сирени до кресла Бориса Никитича, стояло в
нерешительной и выжидательной позе: ну, пригласи!
