– Не нервничайте. И давайте по порядку. Откуда вы их
знаете?
– Я их не знаю, – ответил Адабашев. – Мне
позвонил мой знакомый из Москвы и попросил им помочь. Сказал, что это
талантливые ребята, которым нужна небольшая лаборатория. Я пообещал помочь. Они
приехали ко мне, и мы вместе отправились к Михаилу Михайловичу. Это наш…
– Знаем, знаем. Спокойно. Вы пошли к нему и попросили
ключи от лаборатории.
– Да. Она находится в заброшенном корпусе, и я подумал,
что ее можно использовать. Суша согласился дать нам это помещение на три дня за
пятьсот долларов.
Решетилов посмотрел на Дронго и усмехнулся. Они оба помнили,
что в показаниях завхоза фигурировала другая сумма.
– Вы не поинтересовались, зачем им эта
лаборатория? – задал следующий вопрос Дронго.
– У нас часто просят помещения. Хранят там разные
грузы. В прошлом году мы даже отдавали целое крыло института под строительные
материалы. Об этом все знают. И все институты в научном городке сдают свои помещения,
чтобы как-то выжить.
– И что было потом?
– Мне тоже дали двести долларов, хотя я не хотел брать.
Их было несколько человек, и среди них один, хорошо говорящий по-русски.
Кажется, из Прибалтики. Он дал мне деньги и посоветовал не приходить в лабораторию
после того, как они уедут.
– Не объяснил почему?
– Объяснил, – тяжело выдохнул Адабашев. Было
заметно, что ему тяжело говорить, но Дронго не собирался заканчивать разговор,
твердо решив узнать все, что только можно узнать. – Он сказал, что у них
ядовитые краски, испарения от которых продержатся в лаборатории еще несколько
дней. Я ему, конечно, не поверил, но промолчал. Через два дня они уехали. Ключи
оставили мне, и я захотел проверить. Нужно было предупредить Михаила
Михайловича о возможном отравлении. – Абадашев опять тяжело
вздохнул. – Войдя в помещение, я сразу почувствовал, что мне больно
глотать. Я такие симптомы знаю, мне рассказывали о них чернобыльские ветераны.
Поэтому сразу вышел, затем принес в лабораторию счетчик Гейгера. Там оказался
такой фон! Тогда я немедленно предупредил Михаила Михайловича, что туда никого
нельзя пускать. Но он только рассмеялся.
– Что происходило дальше?
– Я обратился в милицию. Написал заявление, что в
лаборатории проводились какие-то непонятные опыты. Надо мной там лишь
посмеялись и посоветовали сходить к психиатру, даже не захотели меня слушать.
Стул под Решетиловым угрожающе заскрипел.
– Тогда я решил поехать в Москву и сам во всем
разобраться, – продолжил Адабашев, – но у меня начались сильные боли.
Я уже тогда понял, что получил очень сильную дозу облучения. Поэтому пришел к
директору и уволился с работы. Я понимал, что уже не смогу вернуться. Но хотел
все выяснить.
– Нужно было идти в ФСБ, – не выдержал Решетилов.
– Куда? – не понял Адабашев.
Генерал отвернулся, ничего не объясняя.
– У меня были двести долларов, которые они мне
дали, – выдохнул Адабашев, – и еще свои деньги. Я купил билет и
приехал сюда. Моя сестра ничего не знает. Я с ней говорил только по телефону,
чтобы к ним не ходить. У нее дети, две девочки, я побоялся к ним зайти… –
Он опять начал волноваться.
– Ясно, ясно, – успокоил его Дронго, – я все
понимаю. Не нужно так беспокоиться… Значит, вы приехали в Москву и пошли к
вашему знакомому. К тому самому, который рекомендовал вам этих «студентов» с их
опытами? Верно?
– Да. Я думал… я хотел все выяснить…
– Кто этот человек? – спросил Дронго.
Адабашев отвел глаза.
– Вы приехали в Москву из-за него. Вы получили сильную
дозу облучения, – напомнил Дронго, – он по существу вас подставил. А
вы не хотите его назвать. Кто этот человек?
– Я не могу…
Решетилов заерзал на месте. Дронго глянул на него и прочитал
в глазах генерала решимость любым способом узнать правду. В отличие от
несчастного преподавателя Дронго понимал, что у Адабашева нет никаких шансов
сохранить свою тайну. Достаточно сделать один укол «сыворотки правды», и
ослабевший организм больного не сможет сопротивляться. Но ему не хотелось
передавать его в руки «эскулапов» из контрразведки.
– Мне нужно знать имя этого человека, – упрямо повторил
он. – Боюсь, вы не до конца осознали, что произошло у вас в Новосибирске.
Там выгружали контейнеры с отходами ядерного топлива. Ваша лаборатория заражена
так, что ее нужно уничтожить. Это чудо, что вы еще живы. Скажите мне, кто это
был. Поймите, речь идет о жизни миллионов людей.
– Это мой знакомый, – выдавил Адабашев. – Я
не хочу, чтобы вы его допрашивали, мучили… Ваши офицеры…
– Наши офицеры не будут с ним разговаривать, –
перебил его Дронго, – назовите мне его имя.
– Нам необходимо знать, – не выдержал Решетилов.
Дронго сделал ему знак рукой, чтобы он не вмешивался, видя,
как тяжело говорить больному. В любую секунду Адабашев мог потерять сознание.
– Роберт Надирович, – постарался как можно
спокойнее сказать Дронго, – я хочу вам объяснить, что происходит. В этом
городе живут ваша родная сестра, двое ее детей, ее муж со своей мамой. Вы не
ходили к ним, чтобы, не дай бог, не причинить им какого-нибудь вреда. Теперь
послушайте меня. Эти компоненты, которыми вы облучились, вывезли из
Новосибирска. И мы подозреваем, что в Москву. У нас есть основания
предполагать, что здесь готовится террористический акт. Невероятный,
чудовищный, после которого в городе будет невозможно жить еще много веков. Если
вы меня понимаете… Смотрите на меня, – потребовал он, увидев, что больной
закрывает глаза. – Я хочу, чтобы вы подумали о семье вашей сестры. Они
сгорят первыми. Вы же ученый, должны это понимать.
– Они… они могут погибнуть?..
– Да. – Дронго поднялся со стула и наклонился к
больному. Он подумал, что нельзя так близко подходить к облученному человеку,
но сейчас было не до таких опасений. – Кто ваш знакомый? – снова
спросил Дронго. – Назовите мне его имя.
– Он… он сейчас болеет… – выдохнул
Адабашев. – Его нельзя трогать. У него был инфаркт. Его нельзя
нервировать…
– Мы не будем его нервировать. Назовите его имя. Кто
это?
– Мой учитель… – Адабашев закрыл глаза, и Дронго с
ужасом подумал, что сейчас он потеряет сознание и они никогда не узнают имени,
которое может их привести к раскрытию преступления. Даже Решетилов, должно
быть, испугавшись того же, поднялся с места.
– Говорите! – Дронго протянул руку, чтобы
дотронуться до Адабашева, и стыдливо отдернул ее. Он боялся трогать этого
человека. И не заметил, что перешел на крик.
– Это мой учитель… Сургутский Николай Федорович…
профессор Сургутский… только его нельзя сейчас беспокоить. Я ему звонил, хотел
с ним встретиться… Мы с ним один раз разговаривали, и я ему сообщил про
лабораторию… Сказал… А потом мы должны были встретиться еще раз. Но он попал в
больницу. Думаю, что это я виноват… это я довел старика…
