И теперь следовало исходить из самых худших предположений о
возможных действиях грозных противников, сосредоточенных против Фонда. Оливейра
сжал руки. Кто мог предположить, что МОССАД сумеет договориться с русской
разведкой, выйти на Дронго и заранее все просчитать. Он в который раз подумал,
что весь мир заражен бациллами сионизма и оказался у него в подчинении. Но
ничего не сказал Осинскому, занятый своими мыслями.
За пять минут до перерыва Оливейра заметил, как Дронго
выходит из зала. Он кивнул Брету и Хуану, показав на Осинского, и вышел из
ложи. За себя он не боялся. Его не могли ни в чем обвинить, документы были в
порядке, а любое задержание американского гражданина Рамона Оливейры,
работавшего к тому же менеджером известного композитора Джорджа Осинского,
личного друга кандидата в президенты США, могло вызвать грандиозный скандал. На
это не пойдет ни одна спецслужба мира. Он пошел к лестнице и увидел
поднимающегося Дронго. На всякий случай Оливейра почему-то дотронулся до левого
бока, где висел привычный пистолет, который он с разрешения охраны всегда имел
при себе.
– Добрый вечер, – спокойно сказал Дронго, –
кажется, мы с вами где-то встречались.
– Не паясничайте, – дернулся Оливейра. – Что
вам нужно? Зачем вы сюда явились?
– Насладиться музыкой Осинского, – улыбнулся Дронго, –
разве вам это непонятно?
– Я не хочу с вами разговаривать, – зло заметил
Оливейра, – вы уволены. Деньги будут переведены на ваш счет в «Сити-банк».
– А миссис Барбара Уэлш?
– Она тоже уволена. Что вам еще нужно?
– А погибшего Мартина вы тоже уволили? – спросил
Дронго. – Как все это глупо, мистер Якобсон. Назовите мне хоть
какую-нибудь другую фамилию. Представляю, как вы злитесь, когда кто-то
обращается к вам с этой еврейской фамилией. Ненависть губительна, мистер Якобсон.
Или как вас там по-настоящему? Вы все еще не хотите понять, что не все события
укладываются в вашу иерархию ценностей. И не все можно объяснить с помощью
теории организованного зла в лице сионистов.
– Я не буду с вами дискутировать, – отрезал
Оливейра, – у нас вечером прием, и я прошу вас там не появляться. Иначе я
буду вынужден обратиться в полицию. Ваше имя вычеркнуто из списка гостей.
– Не сомневаюсь. Просто мне очень интересно знать,
каким образом масонский орден сочетается с таким махровым антисемитизмом. Ведь
во всем мире националисты и шовинисты считают эти два слова тождественными друг
другу. Их даже так и называют – сионисты-масоны. А вы вдруг создаете свой Фонд,
своего рода закрытую масонскую ложу, в которой яростно боретесь против евреев.
Как это объяснить?
– Это все ваши домыслы, – окончательно разозлился
Оливейра, – мы ни с кем не боремся. Наоборот, мы помогаем многим странам в
развитии демократии.
– Которую вы всегда понимаете по-своему, – махнул
рукой Дронго и полез в карман за платком: было достаточно жарко. Оливейра
моментально выхватил оружие.
– Не двигайтесь!
Дронго осторожно достал платок.
– Вы с ума сошли? – строго спросил он. –
Перестаньте суетиться и уберите свое оружие. На нас обращают внимание.
Двое служащих уже подходили к ним на крик Оливейры,
разобраться, что происходит. Поняв, что действительно погорячился, Оливейра
убрал оружие и обернулся к подходящим людям.
– Все в порядке, – улыбнулся он, – этот
человек наш сотрудник.
В театре все знали в лицо менеджера великого Осинского, поэтому
никаких лишних вопросов не последовало. Послышался шум открываемых дверей. Из
зала начали выходить зрители. Слышались их привычные восторженные голоса. В
зале бушевала овация. Раздавались привычные крики «браво».
– Ваши люди хорошо работают, – заметил
Дронго, – но на этот раз все напрасно, мистер Якобсон. Можете назвать мне
свое настоящее имя. Вы же понимаете, что проиграли.
Вместо ответа Оливейра повернулся, намереваясь уйти.
Дронго взглянул на часы. До назначенного на завтра штурма
оставалось не так много времени. Он должен был начаться в пять часов утра. И в
этот момент Дронго увидел Моше. Оливейра отошел, даже не попрощавшись, а Моше,
увидев разгневанное лицо менеджера Осинского, направился к Дронго.
– Вы все-таки пришли, – покачал он головой.
– Я не мог. Мне нужно было поговорить с Якобсоном,
чтобы разобраться до конца. И мне немного жалко Осинского. Поняв, что они
раскрыты и с этим агентом влияния у них ничего не получится, они вполне
способны убрать несчастного композитора.
– Уже нет, – возразил Моше, – мы получили
сведения о том, что они готовят некий «чрезвычайный вариант». Сегодня в три
часа дня Рамеш Асанти говорил по телефону с Песахом Якобсоном. Кстати, его
настоящее имя – Рамон Оливейра. По решению руководства штурм был перенесен на
десять часов.
Штурм должен был состояться завтра в пять часов утра. Если
его перенесли на десять, значит, штурм начался сегодня в девятнадцать
ноль-ноль, быстро подсчитал Дронго и снова посмотрел на часы: получалось, что в
окрестностях Женевы, южнее небольшого городка Каруж, расположенного на самой
границе с Францией, уже около двух часов шел бой. И сила была явно не на
стороне Фонда.
– Они начали сегодня в семь часов вечера, – словно
подслушав его мысли, подтвердил Моше, – поэтому я и приехал сюда за вами.
Там уже все кончено, Дронго. Оливейра больше никому не опасен.
– Я в этом сильно сомневаюсь, – пробормотал
Дронго. – Как вы узнали об этом? Неужели смогли прослушать беседу
Оливейры?
– У него мобильный сотовый телефон со специальной
шифровальной системой блокировки любого прослушивания. Но американцы умудряются
снимать показания с мембраны телефонного аппарата направленным со спутника
лучом. А почему вы спрашиваете?
– Нужно поставить эксперимент, – быстро предложил
Дронго, – сообщить Оливейре о нападении на Фонд. Он наверняка держит свой
телефон где-то рядом. И тогда можно будет узнать, что именно они собираются
сделать. И кому он позвонит в таком случае.
– У вас мозг устроен совсем не так, как у обычных
людей, – изумленно заметил Моше. – Кажется, я понял ваш план. Сейчас
позвоню Вуду.
– Через две минуты я сообщу Оливейре о
случившемся, – пообещал Дронго, – а вы постарайтесь достать мне
приглашение на сегодняшний прием. Я обязательно должен быть там.
В зале не прекращалась овация. Люди Фонда действительно
умели работать. Дронго прошел к левому коридору; здесь, выйдя из правой ложи,
должны были появиться Оливейра и Осинский. Ждать пришлось не две минуты, а
целых четыре. Композитора не отпускали благодарные зрители. Наконец он вышел,
как обычно, растроганный и почти уверенный в своей гениальности. И увидел
Дронго.
– Мистер Саундерс, – бросился к нему растаявший
композитор, – где вы были весь вечер? Где Барбара?
– Она скоро приедет, Джордж, – сказал Оливейра,
перехватывая его протянутую в приветствии руку и кивая охранникам. Брет и Хуан
повели маэстро в его комнату.
